Шутка вроде прошла, но вместо официанта с кофе над нами нависли четверо в штатском. Картинно, по-киношному, а по-иному, наверное, это и не сделать, открыли удостоверения, цепочками пристегнутые к ремням.
Пришлось достать свое. Этого оказалось мало, и Наум вытащил из потрепанного портфеля, пережившего перестройку, дефолт и Чубайса, стопку документов: мы из Союза журналистов, готовим курсы для студентов, желающих работать в «горячих точках». Мне в этих планах как раз и предписывалось показать волонтерам на практике, как происходят захваты в заложники, как следует вести себя в плену, что отвечать на допросах. А в первую очередь – заставить их подумать, готовы ли они к возможным испытаниям. Кто останется, тот навеки профессионал…
И вот смотрю на своих подопечных, вроде уже и не романтиков. Парень в камуфляже пытается очистить прическу девушки от репейника, она уже не мизинчиком – вцепилась в него обеими руками, удерживая при этом подаренный ей цветок. «Пятая жена» снайпера что-то увлеченно набивает на клавишах возвращенного мобильника. Лишь Наум грустен и растерян. Понять можно: телефонограмма из Москвы предписывала срочно отправить самых подготовленных студентов в зону конфликта, о котором я не к добру вспомнил утром. Потому что мы ближе всех к нему. И потому что это гуманитарная миссия, а кому-то в Москве захотелось показать свою оперативность.
Но у нас пока нет хорошо подготовленных волонтеров. Есть убойное, сырое пушечное мясо, которое только-только на сегодняшних занятиях почувствовало возможные реалии войны и еще не определилось, надо ли ему вообще заниматься подобным. Которое способно наделать кучу глупостей и подставить себя под реальный плен и реальный расстрел. Так что я однозначно не подпишу ни одного сертификата, позволяющего отпустить пацанов в зону конфликта.
«Ты не знаешь Москвы», – смотрит на меня Наум.
«И знать не хочу», – пускаю по кругу свою бутылку с минералкой.
Это для ребят тоже продолжение урока: хранить влагу до последнего. На войне самый надежный и ценный солдат тот, кому командир доверяет нести фляжку с последними каплями воды.
«Но, раз они решили, все равно заставят», – пожимает плечами Наум.
«Меня – нет!»
– Тогда они просто закроют наши курсы, как не выполняющие своего предназначения. А кто будет готовить людей? – шепчет Наум на ухо, потому что такое объяснение взглядами не передашь.
Подъезжаем к повороту, где производился захват. Саперы набрасывают на плащ-палатки землю – это она затем летит на спины заложников, имитируя подрыв автобуса. Так же готовится к поджогу автомобильная покрышка. Работаем уже для следующей группы. И все пойдет по кругу.
Но уже без меня. Я могу погордиться этими сопливыми, пусть пока и со сползающими брюками, еще наивными мальчишками и девчонками, променявшими шатания по улицам с бутылкой пива на работу в «горячих точках». Но именно таким ребятам потом командиры доверяют нести последний глоток воды, и потому их надо просто сберечь от тех, кто шакалит рядом с войной, не гнушаясь оторвать руку с протянутым куском хлеба.
Хотя ехать – тут и Наум, и Москва правы – и впрямь кому-то надо. Надо, потому что люди ждут помощи…
Достаю телефонограмму, плохо сложенным уголком царапающую мне то ли грудь, то ли душу. Аннушка словно что-то почувствовала, замерла, уставившись на меня. Ну а ты что для себя решила, героиня? Остаешься в волонтерах? Эх, Аннушка-Ленушка, зачем ты оказалась на моем пути, взбудоражила память…
Минуту раздумываю, и под облегченный вздох Наума вписываю фамилию. Отдаю листок. Киваю влюбленной парочке: все будет хорошо, ребята. И никогда не разжимайте руки. А то некоторые давным-давно, когда в Афгане давали советские ордена, сделали все наоборот – разжали их…
Наум торопливо сверяет вписанную фамилию с общим списком студентов, потом недоуменно поднимает голову.
Да, Наум, да. Это моя фамилия.
«Гуманитарку» на войну повезу я.
5
…Меня освободили из плена через полгода в результате спецоперации. Среди вытаскивавших меня из ямы оперативников узнал одного из тех, кто подходил к нам в кафе у Дома журналистов. А может, просто показалось: в тот момент, когда впервые после зиндана увидел небо, всех готов был принимать за самых родных и близких людей.
В Москве во Внукове вместе с журналистами меня встречал и Наум. С букетом цветов.
– От Анны, одной из наших студенток, – протянул он мне их. И, заранее извиняясь, прошептал не для телекамер давно продуманное: – Слушай, а хорошо, что это ты поехал тогда на войну. И что именно ты попал в плен. Из студентов бы никто не выжил.
Не выжить тысячи раз мог и я, но, понюхав белые, беззащитные на первом морозце розы от девочки с репейником в волосах, как ни странно, согласился: хорошо, что я…
