озера была еще покрыта легким туманом и казалось пустой. Джучи перегнал лодку на подветренную сторону, к похожим, но чуть более редким зарослям. Встав на одно колено, он взял лук, опробовал тетиву и кивнул сыну на весло:
– Давай, – коротко приказал он.
Маленький Бату поднял весло и ударил им по стене камыша. Бить было неудобно, и весло, издав легкий шум, только скользнуло по зарослям. Бату прикусил губу, и что было силы ударил снова. Легкая лодка качнулась,
– Не опрокинь лодку! – тихо засмеялся Джучи.
На шум весла тут же раздался ответный шум хлопающих крыльев. Три утки пронеслись рядом с лодкой. Бату показалось, что его разгоряченного лица коснулась легкая волна воздуха.
Почти тут же раздался звук спущенной тетивы. Стрела догнала одну утку в десятке метров от зарослей и пробила ей горло. Вторая стрела перебила крыло еще одной жертве значительно дальше, чуть ли не на середине озера. Обе утки были живы и тяжело били крыльями по воде.
– Греби быстрее, а то утонут, – Джучи сел.
Бату что было силы налег на весло. Лодчонку снова сильно качнуло, мальчик быстро перенес весло на правый борт, и суденышко ходко пошла вперед. Бату греб к утке упавшей дальше, потому что она быстрее затихала и над водой виднелось только одно судорожно дергающееся крыло.
Джучи перебирал стрелы и о чем-то думал. Его лицо вдруг показалось мальчику темным, хмурым и задумчивым. Бату вспомнил последние слова матери, брошенные Джучи во время их ссоры: «Ты ведешь себя как безумный!»
– Папа, папа, папа!.. – прозвал совсем рядом мальчишечий голос.
Сон кончился. Великий Хан Бату чуть вздрогнул и открыл глаза.
Рядом с его постелью сидел на корточках его старший сын Сартак.
– Что? – спросил Бату и удивился тому, как сильно похож его голос на голос Джучи.
Мальчик ничего не ответил и опустил глаза. Там, на улице, разрастался шум.
Бату провел рукой по лицу, и сон ушел окончательно, без следа.
«Если утром охрана турхаудов впускает в юрту Великого Хана его сына, значит, Хана ждут», – догадался Бату. Он невольно улыбнулся, рассматривая потупленное лицо сына.
«Сколько ему сейчас? – подумал Бату. Лицо Сартака вдруг показалось ему удивительно красивым и по-детски нежным. – Наверное, сколько было мне тогда – семь лет…»
Бату резко сел. Мальчик не пошевелился. Бату погладил сына по голове. Сартак поднял глаза, вопросительно глядя на отца.
– Я с тобой пойду? – спросил он.
– Пойдешь, – легко согласился Бату.
Шум на улице становился все сильнее, в нем уже появились отдельные громкие выкрики. Чаще всего это были «Батух!» или «Бату-хаал!»
Пока отец одевался, Сартак прислушивался к крикам.
– Почему они так зовут тебя? – спросил он. Он поморщился: – Батух!..
– Большинство воинов – не монголы, – пояснил Бату, протискивая голову в горловину рубахи.
– А что значит Бату-хаал?
– Бату-хан ал наем.
– «Ал наем» значит «пощади»? – догадался Сартак.
Бату кивнул. Сартак улыбнулся, глядя на отца:
– Ты – Великий Хан, но почему ты так долго спишь по утрам?
Бату задумался. Остатки сна уходили прочь и он снова становился Великим Ханом, а не просто отцом. Правильная фраза, та, которую должен был услышать его сын, рождалась медленно, даже мучительно медленно и он невольно нахмурился.
«Если смысл гнева Великого Хана до конца понятен каждому, тогда его может оспорить, пусть даже молча и про себя, любой глупец…» – мысль вдруг стала слишком тонкой и оборвалась.
Бату вспомнил лицо Джучи. Это был похоже на обрывок сна: Джучи натягивает лук и, остро прищурившись, смотрит на кончик стрелы.
«Мой отец никогда не был глупцом, – подумал он. – Но он так и не поехал к Великому Чингисхану. А значит, оспорил приказ и сделал вид, что не понимает его гнева. Почему?..»
Не дождавшись ответа отца, Сартак нетерпеливо повторил:
– Я с тобой!
«Ты со мной, мой сын, пока ты со мной…» – вдруг подумал Бату.
Мысль была непонятной и неоконченной.
Едва выйдя из юрты, Бату-хан тотчас потерял из вида мальчишку. Сначала Сартак исчез в толпе своих многочисленных друзей, потом толпа детей растворилась в другой, куда более большей по размеру и состоящей из взрослых, а затем перед Великим Ханом предстали его военачальники, заслоняя своими могучими фигурами все вокруг …
3.
Облака становились все тяжелее, но дождь не начинался. Воины хорошо помнили вчерашний ливень и с недоверием косились на небо. Подготовка к последнему штурму осажденного Козельска шла бодро там, где слышались резкие голоса монголов, и значительно медленнее, где командовали вожди разношерстных племен. Людская масса была похоже на море, и оно все ближе подступало к стенам города.
К полудню к южным воротам Козельска удалось подтащить огромную стенобойную машину. Прикрывая ее, из татарского лагеря непрерывно били катапульты и баллисты. Расстояние довольно большим, и Хо-Чан метался от одной катапульты к другой, то и дело поправляя прицел. Подтащить орудия ближе не было возможности. Недавно засыпанные рвы перед стенами крепости за ночь снова просели из-за дождя и превратились в огромные, глубокие лужи с покатым, мягким дном. Кроме того, мешали мощные пни деревьев, когда-то росшие вдоль рвов и спиленные защитниками Козельска.
Стенобойную машину тащили вверх, к воротам Козельска на высоком валу, по насыпи укрепленной камнями, бревнами и досками. Насыпь начиналась метров за десять до главного рва и узкой, шестиметровой полосой полого шла вверх. Еще мягкая, неутоптанная земля проваливалась под окованными железом колесами машины и щерилась торцами бревен и разбитых досок.
На половине пути один отряд штурмующих сменил другой. Те, которых сменили, отступали вниз, пятясь и прикрываясь щитами от стрел, летевших с полуразрушенных стен крепости. Движения воинов были вялыми, – тяжелая работа вымотала их до предела – и иные из них падали, споткнувшись о камень или бревно. Вставая, один из молодых воинов поднял щит как женщина таз с бельем – взявшись двумя руками за его края. В спину неумехи тут же попала стрела и пробила кожаные доспехи над правой лопаткой. Юнец дико вскрикнул, стал лицом к крепости и поднял щит. Мелькнуло его перекошенное злобой лицо, побледневшее от страха.
Стенобойная махина – похожая на огромную хату с железной крышей, – подошла к воротам почти вплотную, раздался скрежет, стих, потом повторился снова и стал похожим на пронзительный крик. Начальник отряда – воин с красной чалмой на голове, из которой торчал острый шишак шлема – нагнулся и заглянул под колеса. Он замахал руками, закричал, и машина остановилась. Принесли лом и стали выбивать из-под колеса большой камень. Начальник ругался, проклиная тех, кто делал насыпь и ровнял дорогу к воротам. Камень
