драматизма, который они несут больным людям. Только после обсуждения снимков я открыл Алхазу, что снимки принадлежат Веронике Никандровне. Он принял эту информацию безэмоционально, как и положено врачу. Это спустя десятки лет накапливается и начинает мешать работе сентиментальность и сопереживание.
Вероника Никандровна вскоре умерла, и я больше не помню ни одной подробности.
Наш младший, Юрик, учился с Гарником, внуком Вероники Никандровны в одном классе. Ребята были дружны, а со временем, когда дети выросли, мы стали дружить с семьёй Саркисянов, с дочерью Адой, сыном Арменом и с мужем Карленом Егоровичем.
Карлен Егорович был такого же невысокого роста, как Вероника Никандровна, тоже светлоглазый. Но, тем не менее, как и какими судьбами, молодой армянский парень привёз из России такую невзрачную жену, — осталось загадкой. И всё было бы ничего, достойная семья, хорошие дети и внуки, но уже на седьмом десятке вдовца Карлена Егоровича искусил бес плотской утехи, он потянулся к молодой любовнице, и, как это нередко бывает, на одном из свиданий испустил дух прямо во время любовной кульминации, как говорят в народе, «остался на бабе». «Опозорил нас на весь город!» — причитали и Ада, и Армен.
Когда я вошёл первый раз в квартиру Вероники Никандровны, меня одолела хорошая зависть. Темный дубовый паркет вперемежку со светлым буком был уложен в сложный орнамент. Я мог представить, сколько времени елозил на коленях мастер, формируя такую красоту! Армен так и сказал, что к вечеру каждого дня не чувствовал под собой онемевших ног. Были и весьма драматические события в их семействе, но всё это не относится к теме моей школы и учителей.
Веронику Никандровну я вспоминаю с тёплой улыбкой, она не была ни крикливой, ни жесткой, ни несправедливой, объясняла предмет наглядно, доходчиво, терпеливо, вела внеклассный кружок по математике, который я посещал с Юрой Мысоченко.
Вероника Никандровна была хорошей учительницей!
МИКАЭЛЯН Михаил Амбарцумович, учитель химии
Химик Михаил Амбарцумович, Мхо, стоял, мне кажется, на вершине пирамиды уважаемых и справедливых учителей, чья строгость не раздражала, а мобилизовала. Характеристика педагога всегда опережает его появление в твоей жизни. Мы все, только заступив в девятый класс знали, что с Мхо никакие фокусы не проходят, только знания. Он носил очень тёмные очки, скрывая искусственный глаз, но эта пара коричневых стёкол в роговой оправе сверлила нас насквозь, разоблачая интригу в самом зародыше. Невозможно было, не выучив урок, выкрутиться, проскочить. Он как лазером бегло сканировал класс, пока мы ещё стояли в приветствии, и уже знал, кто сегодня примет хвалу, а кто пойдёт на заклание. Именно так я попался в третьей четверти в десятом классе. В этот день была новая тема, новый тип задач, и я, уж не помню почему, это было для меня нехарактерно, не подготовился к уроку. Михаил Амбарцумович безошибочно выделил жертву этого дня и позвал меня к доске. Там я с первой же минуты поднял лапы кверху — не готов! Двойка для меня, конечно, ЧП, но не смертельно. А вот на следующий урок я не подготовился сознательно, думая, оценка есть, пусть двойка, но клеточка в журнале заполнена, ещё не скоро спросят. Но наш химик имел на этот счёт другое мнение, очень отличное от моего, и сразу позвал меня к доске…
Это уже был позор! Двадцать два в классном журнале, причем, не карандашом! И это по химии, профилирующему предмету для будущего медика! Выпускной класс!
После урока Михаил Амбарцумович подозвал меня и предложил сделку. «Смотри, — говорит, — Мурадян, в третьей четверти у тебя двойка, значит годовая тройка. Аттестат на два балла будет ниже. Подумай! Я могу тебе поставить пять, но при условии, что ты гарантируешь сдать вступительный экзамен по химии в мединститут на отлично. Даю тебе на раздумывание два дня».
Кому-то это могло показаться глупым, что я мучился два дня, прежде чем дать слово, т. е. взять ответственность. Я мучился тем, что задача была поставлена некорректно. Если бы речь шла о выпускном экзамене, я бы легко согласился. Но как я могу быть уверенным, что сдам вступительный экзамен по химии на пять, и не куда-нибудь, а в Ереванский медицинский институт! Кто-то мог сказать: подумаешь, не сдержал слова, — аттестат на всю жизнь даётся. Но М.А. недаром был уважаемым учителем и опытным педагогом, он знал не только психологию каждого ученика, но и его родословную. Именно он открыто восхвалял принцип потомственности и говорил, что для правильной оценки знаний ученика имеет большое значение, когда учитель знает не только родителей ученика, но и его родню, среду проживания и происхождения.
Через два дня я дал это вымученное обещание. Лучше всего охарактеризовал эту ситуацию Арут Алхазян. Он сказал: «Это пятёрка заставит тебя готовиться к экзамену более ответственно, чем могла бы тройка». Да, это было в духе социалистического реализма — жить и оценивать события как будто лучшая, светлая, счастливая жизнь уже наступила. Не уверен, что в литературе это направление себя оправдало. Но в моей жизни — на все сто! Я сдал химию на отлично, причём только её. Физику и русский сдал на тройки, биологию вытянул на четверку. Аттестат мой «весил» четыре с половиной балла. Всего 5+4+3+3+4,5=19,5 балла, и это был минимальный проходной балл на русский лечебный факультет.
Конечно, если бы… Если бы[16] я сдал химию даже на три, тоже поступил бы, только на другой факультет, санитарно-гигиенический или педиатрический, или фармацевтический. Окончив их, я получил бы другую специальность, другое назначение и прожил бы другую жизнь, неизвестно какую, но явно не вот эту, мою. Вот как одно событие может повлиять на всю последующую биографию.
Биологию, как и анатомию, и ботанику нам в школе преподавали. Но кто и в какой последовательности — не помню. Пока никто из моих одноклассников не вспомнил тоже. Тёмная история. Были версии, что эти предметы преподавала нам Раиса Терентьевна. Но это пока версии памяти. Запомнилось одно имя — Венера Серобовна. Да, похоже, она вела биологию в десятом классе. Но ни её облика, ни фотографии, ни хотя бы одного эпизода у меня из глубин памяти не всплывает. Венеру Серобовну последующие поколения учеников прозвали Планетой Лимонадовной. И это милое прозвище единственное, что я могу упомянуть сейчас.
Возможно, тема биологии прояснится со временем. Также, возможно какие-то фотографии лучшего качества появятся в моём распоряжении. А пока, feci, quod potui, faciant meliora potentes[17].
АЛЬБОМ
ВЫПУСКНИКА
— 72
ШКОЛЬНИКИ 1970 — 1972
