Александр Мурадян
Время собирать пазлы
Слово предоставляется выпускнику школы № 4…
Четвёртая школа, так её мы сами называли. Ребята нашего околотка называли её Русской школой. Наши школьные тетрадки мы помпезно подписывали обычно так:
Тетрадь по (предмет)
ученика русской средней школы № 4
имени А.С. Пушкина
Имярек
На фотографии, которую мне удалось найти в сети, виден фасад первого корпуса, некогда единственного, куда первоклашками мы впервые вступили в храм приобретения знаний и опыта пребывания в социуме. Это поздняя фотография, окна пластиковые, серый туф обновлён пескоструйной шлифовкой, вместо литого чугуна кованое железо уныло завершает мощный каменный забор. Память сохранила узор другой ограды. Через эту ограду в воскресенье, при закрытых на висячий замок воротах, мы с дворовыми мальчишками перелазили к фонтанчику чудесной прохладной воды. Вид ограды сохранился на групповых классных фотографиях многих поколений. Фотографу было удобно выстраивать композицию в три ряда именно там, и освещение этого места, у стены смежного дома, где был хлебный магазин и галантерея, было оптимальным. Хочется повторить вслед за Пушкиным: «Люблю твой строгий, стройный вид, … Твоих оград узор чугунный…»[1]
Четвертый класс мы отучились в двухэтажном новом корпусе на улице Фрунзе, это был корпус 12-й школы, переданный временно нам. А к пятому классу за спортивной площадкой старой школы нам построили новое трехэтажное современное здание с тематическими кабинетами, оборудованными для уроков физики, химии, биологии. Там мы и продолжили своё взросление, пока не стали выпускниками 1972 года.
Писать летопись десяти школьных лет у меня нет намерения. Я собираюсь представить то, что запомнилось, отрывочно, фрагментарно, с пристрастием, но sine ira[2]. Я бы очень хотел, чтобы кто-то из моих сверстников написал нечто подобное, не для восстановления документальной правды, а потому, что интересна другая точка отсчёта, другое запечатление. Как известно из психологии, человек способен осознавать до семи единиц информации текущего момента. И это только при спокойном восприятии, а в состоянии углубленного сосредоточения на чём-нибудь, в состоянии эмоционального напряжения и прочих переживаний, — и того меньше. То, что я изложу, это часть моего мира, моей души, моей персоны. Это то, что поддерживает во мне уверенность, что я это я, ибо только то, что зафиксировал мой мозг, только то, что питает мою память, то, на основании чего я объясняю себе себя, — только это и отличает мою уникальность, мою неповторимость, мою самость. Как сказано у классика: «И всё это моё, и всё это во мне, и всё это я!»[3]
Я изложу только то, что сохранилось в моей памяти, именно так, как оно сохранилось — однобоко, искаженно, путая персонажей и даты, выдавая хорошее за плохое и наоборот, присваивая чужие истории, опуская или выставляя напоказ свои позорные моменты страха, испуга, стукачества, фетишизируя темы юношеской влюбленности, сексуальных томлений и фантазий, вставляя пересказанные друг другу сальные шутки и анекдоты, матерные слова и грязные характеристики… Нет конца этому списку, как нет конца восполняемой развивающейся жизни, жизни школы, школы жизни. При этом мы были и смелыми, и воспитанными, и умными, талантливыми, иногда на грани гениальности, и галантными, и уважительными, и целеустремленными… И этот список тоже бесконечен. Вот эту живую жизнь, этот «юношеский реализм» я намерен оформить в сколь-нибудь читабельное повествование. Интриги и сложной фабулы придумать не удалось, пусть это будут своеобразные «былое и думы», да простит меня Герцен.
Я готов любому из учеников нашего выпуска 72-го года и смежных годов предоставить электронный вариант моего опуса на прочтение, если появится такое желание. С нескрываемым интересом почитаю любые воспоминания одноклассников на школьную тему нашего поколения. Я не приму только высокомерного осуждения своей испорченности в освещении некоторых деталей и требований сатисфакции за искажение правды. Какой правды? Это не свидетельские показания. Это не исповедь, хотя элементы её прослеживаются вкупе с самоанализом и покаянием во многих местах. Это бедно собранные пазлы большой школьной жизни, поблекшие от времени, но ещё живые. Живые, пока жива моя память. Наша память о десяти главных годах становления нас как личностей.
ВРЕМЯ СОБИРАТЬ ПАЗЛЫ,
или
Моя Четвёртая школа
Весь материал я систематизировал в шесть блоков, на моё усмотрение. Иногда содержание выходит далеко за рамки школьного времени, школьных персонажей. Это отражение моих ассоциаций, наблюдений, предпочтений. Что действительно для меня важно, так это то, кем мы стали, прожив уже больше половины жизни, как и куда нас раскидала судьба, смогли ли реализоваться наши намерения, притязания. Ведь у нас у всех были очень близкие исходные возможности, почти одинаковое начало.
ВМЕСТО ЭПИГРАФА
Говорить! Говорить!
Мысленно и вслух, обращаясь к себе и к окружающим, рассказывать о каждой ситуации, называть каждое состояние, искать слова, примерять их — туфельку, волшебным образом превращающую Золушку в принцессу. Перебирать слова, точно жетоны в казино. А вдруг на сей раз получится? Вдруг повезёт?
Говорить, дёргать ближнего за рукав, требовать, чтобы он сел рядом и слушал. А потом самому становиться слушателем для чужих «говорить, говорить». Разве не сказано: я говорю, а, следовательно, существую? Сказано, а, следовательно, существует?
Использовать для этого все возможные средства, метафоры, параболы, запинки, незаконченные фразы, не обращать внимания, если предложение обрывается на середине, словно за глаголом внезапно открылась бездна.
Ни одну ситуацию не оставлять не проясненной, нерассказанной, ни одну дверь — закрытой, высаживать их пинком проклятия — даже те, что ведут в стыдливые и позорные коридоры, о которых нам хочется забыть. Не стесняться ни одного проступка, ни одного греха. Грех рассказанный — отпущен. Рассказанная жизнь прожита не зря. Кто не научился говорить, тот навеки в ловушке.
Ольга Токарчук «Бегуны»
АЛЬБОМ ВЫПУСКНИКА — 72
ПЕДАГОГИ 1970 — 1972
МИНАСЯН Марклен Гарегинович, директор школы, его семья и другие персонажи
Это был крупный, рослый мужчина с пышной шевелюрой черных волос, аккуратно зачесанных назад. Костюм, галстук. Жена его, Роза Аветиковна, преподавала нам армянский язык, младшая дочь Карине училась со мной, старшая Марине — с моей старшей сестрой Асей. Сам Марклен Гарегинович преподавал старшеклассникам географию. Говорил он по-русски с акцентом и традиционными ошибками армянина, выросшего в армянской среде. Его фразу, ставшую «крылатой» в нашей семье, принесла из школы сестра. Обычно она с ходу уже в раскрытой двери начинала рассказывать всё, что было в
