нас грамоте, дали фундаментальное образование и подготовили к взрослой жизни. Это мы, ученики ваши, должны всю жизнь быть благодарны школе и нашим учителям». Тут Марклен Гарегинович с легкостью перешел на разговор двух взрослых мужчин и спросил, что я люблю пить. Я в ту пору предпочитал красное вино, что ему очень понравилось, и он обещал к осени красного домашнего вина. А я добавил, что хорошо бы распить это вино вместе. На том и расстались…
ВАРДУМЯН Галуст Нерсесович, учитель физики, классный руководитель
Галуст Нерсесович принадлежал к тем учителям старшего поколения, которые пользовались непререкаемым авторитетом среди школьных учителей, а, главное, среди учеников. Авторитет не возникает на пустом месте, его зарабатывают годами. Для учителя — это знание предмета со способностью доходчиво донести этот предмет до ученика, объяснить. Вторая составляющая — личностные качества учителя, объективность и последовательность, помощь отстающему за счёт дополнительного времени, требование с отличника максимальной отдачи и проявления данных от природы способностей. Третья составляющая, я думаю, это то, что было сказано устами учителя Мельникова в фильме «Доживём до понедельника»: держать дистанцию с учениками. Никакого панибратства, никакой дружбы[13]! Всё должно быть в пределах устава: учитель — ученик — школа.
С физикой у меня проблем не было. Хотя я эту науку мало любил. Математика без тригонометрии — вот моя душа. В физике решение большинства задач сводилось к подстановке нужной формулы. Там было мало логики, если не брать кинематику и динамику. Галуст Нерсесович как-то говорил маме: «Саша более способный, чем Ася, но он ленивый, его способности не раскрываются». Да, я могу подтвердить эти слова. Сама моя жизнь подтвердила это. Я всегда бежал к конформизму, к удобству, легкости. И всегда разменивал престиж и продвижение на удовольствие и развлечение. А тот постыдный случай, когда я списал с Асиной тетради решение очень сложной задачи и, единственный в классе, «решивший» её, выдал за своё! Это подробно описано во фрагменте о Жене Фандунц в «Альбоме выпускника — 72. Школьники».
На торцевой стене дома 12 проспекта Ленина, где жил я, красовалась табличка: «В этом здании живёт Герой Советского Союза Вардумян…» Инициалов не помню. Это был родной брат нашего класрука. Он жил в дальних подъездах, в пятом или шестом, я его не знал, не видел и не запомнил. А вот брат Героя — Галуст Нерсесович был настоящим Народным учителем, звание, которое не нуждается в грамоте Президиума Верховного Совета. Я думаю, любой выпускник нашей школы это подтвердит.
ХАЧАТРЯН Софья Рубеновна, учитель русского языка и литературы
Софья Рубеновна была в числе самых авторитетных учителей школы. И хоть её фотографии нет в моём альбоме, как педагог она сыграла в моей жизни важную роль. Главное в преподавании предмета — это умение заинтересовать, умение вести открытый и скрытый диалог, умение быть искренней. Вот подтверждение моим словам. Я писал грамотно ещё с младших классов. Кроме нескольких грамот, у меня в домашнем книжном шкафу есть третий том собрания сочинений Льва Кассиля с записью на форзаце[14]: «Саше Мурадяну, ученику IV б класса за участие в городском конкурсе «Кто пишет грамотно», III место».
Итак, я писал грамотно, но чтение книг было для меня тяжелой обузой. Я доставал из папиного книжного шкафа два громадных тома — «Войну и мир» и «Тихий Дон», прикидывал их на вес и думал, неужели столько можно прочитать? Чтение было для меня тяжкой необходимостью. У меня не было любимых писателей и книг. Но был сильно ра́звитый дух противоречия. Поэтому я назло прочитал то, что в школе традиционно не любят: «Мертвые души» Гоголя и «Преступление и наказание» Достоевского. На сочинениях я всегда выбирал только свободную тему, благо, Софья Рубеновна всегда одну из трёх тем оставляла свободной. Однажды в десятом классе, она высказала свою неудовлетворенность однообразными куцыми списанными сочинениями по литературе. А после паузы добавила: «Только Мурадян пишет искренние творческие сочинения, с размышлениями и анализом». Я ликовал в душе! Потому что это было правдой. В другой раз я писал «Образ Раскольникова». Не помню, как именно я раскрывал образ Родиона Романовича, но заканчивал я свой опус словами: «На месте Раскольникова я поступил бы так же!». Софья Рубеновна приписала на полях: «Убил бы человека?» и поставила тройку. Надо сказать, что я только после этого серьезно задумался над романом. Мне казалось, раз главный герой, значит прав. Глупо, но я так мыслил.
САРКИСЯН Вероника Никандровна
Вероника Никандровна преподавала нам математику с пятого класса, то есть алгебру, геометрию, тригонометрию. Арифметику мы учили с Лаурой Грантовной, интересной тётей-пышкой с тонким голоском.
Лучшей математичкой нашей школы считалась Светлана Егишевна, но я прошагал школу мимо неё. Все эти табели об учительских рангах, суета, чтобы выгадать хорошего педагога — это удел родителей, их постоянные разговоры, оценки, осуждения или похвала. Ученик сам не способен понять, насколько качественно преподан материал. Конечно, в вопросах подготовки к высшему образованию имели значения тематические кружки, дополнительные занятия, уже в наше время набирало обороты репетиторство, некоторые учителя вели дополнительные группы для поступления в вуз. Но я, к счастью, учился в то хорошее время, когда объема школьной программы было достаточно, чтобы сдать экзамены в институт хотя бы на четвёрку.
С Вероникой Никандровной не было проблем, она всё объясняла доходчиво, и сама была такая домашняя, простая русская баба, невысокая, с выпирающим животом и бедрами, курносая, со светлыми стеклянными глазами, некрасивая (прости, Господи, за эту шаблонную фразу, очень неуместную в отношении к любой женщине).
Математика закончилась в моей учебной жизни после первого семестра первого курса с познанием красиво звучащих на слух понятий интеграл и дифференциал. А Вероника Никандровна появилась снова, но уже как пациентка. Я работал рентгенологом, наверно, уже лет пять. Сделав ей рентгенографию и томографию легких, пришёл к выводу, что у неё опухоль бронха закрыла ток воздуха в нижнюю долю, вызвав пневмонию.
Примерно в это время как-то так получилось, что ко мне на работу зашёл Арут Алхазян. Он жил и работал в Киеве, был торакальным («тараканьим», подчеркивал Алхаз) хирургом. Я, недолго думая, достал отложенные снимки. Мы обсудили их как знатоки (первые пять лет врачебной практики очень способствуют росту амбициозности). Мы вынесли вердикт: prognosis pessima[15]. Тогда же я услышал впервые непривычное для слуха «рачок» от Алхаза. Этот и многие другие профессиональные термины использовались в России, в русском мире, именно так, легко и немного цинично, без
