– Простите? Не понял.
– Я из «Угодьев лучшего мира».
– Да-да, заходите.
Деннис открыл заднюю дверь фургона и вынул алюминиевый контейнер. – Хватит?
– Останется.
Они вошли в дом. В холле, сжимая в руке стакан, сидела женщина в длинном вечернем платье с глубоким вырезом и в бриллиантовой тиаре.
– Это было ужасное переживание для миссис Хайнкель.
– Я не хочу его видеть. Не хочу говорить об этом, – сказала женщина.
– Фирма «Угодья лучшего мира» берет на себя все хлопоты, – сказал Деннис.
– Вот там, – сказал мистер Хайнкель. – В буфетной.
Терьер лежал на сушильной доске возле раковины. Деннис перенес его в контейнер.
– Вы не согласились бы помочь мне?
Вдвоем с мистером Хайнкелем они донесли свою ношу до фургона.
– Как вы хотели бы – обсудить все приготовления сейчас или заехать к нам утром?
– По утрам я очень занят, – сказал мистер Хайнкель. – Пройдемте в мой кабинет.
На письменном столе стоял поднос. Они налили себе виски.
– У меня есть проспект, рекламирующий наши услуги. Что вы предпочитаете – простое погребение или кремацию?
– Простите? Не понял.
– Зарыть или сжечь?
– Сжечь, я думаю.
– У меня есть фотографии, на которых представлены урны различных стилей.
– Самая лучшая нас устроит.
– Вы хотите получить нишу в нашем колумбария или предпочли бы держать останки у себя дома?
– Вот это, что вы назвали первым.
– А как в отношении религиозных обрядов? У нас есть пастор, который охотно отправляет службу.
– Видите ли, мистер…
– Барлоу.
– Так вот, мистер Барлоу, мы с женой люди не очень набожные, однако тут такой случай, что миссис Хайнкель, пожалуй, пригодилось бы все, что можно, по части утешения.
– Погребение по первому классу в нашем бюро содержит ряд совершенно оригинальных процедур. Так, в момент предания тела огню из крематория вылетает отпущенный на волю белый голубь, символизирующий душу усопшего.
– Да, – сказал мистер Хайнкель. – Полагаю, что миссис Хайнкель это дело с голубем понравится.
– Каждую годовщину вы будете совершенно бесплатно получать по почте поминальную карточку следующего содержания: «Ваш маленький Артур вспоминает вас сегодня на небе и виляет хвостом».
– Прекрасная идея, мистер Барлоу.
– В таком случае вам только остается подписать заказ и…
Миссис Хайнкель печально кивнула ему, когда он проходил через холл. Мистер Хайнкель проводил его до машины.
– Рад был познакомиться с вами, мистер Барлоу. Право же, вы избавили меня от многих хлопот.
– Именно этой цели служит бюро «Угодья лучшего мира», – сказал Деннис и укатил прочь.
Затормозив у здания конторы, он перетащил собаку в холодильник.
Это была вместительная камера, в которой уже хранились два или три небольших трупика. Возле сиамской кошечки стояла банка фруктового сока и тарелка с бутербродами. Деннис перенес свой ужин в приемную и, жуя бутерброд, вернулся к прерванному чтению.
Глава 2
Дни шли за днями, наступила пора дождей, количество вызовов сократилось, а потом их и вовсе не стало. Деннис Барлоу был доволен работой. Художник в самой натуре своей сочетает разносторонность с пунктуальной точностью, угнетает его только работа однообразная или временная. Деннис подметил это еще во время войны: его друг-поэт, служивший в гренадерском полку, до конца сохранял энтузиазм, тогда как ему самому до смерти надоели его скучные обязанности в транспортной команде.
Он служил в частях снабжения ВВС в одном итальянском порту, когда вышла в свет его первая и единственная книжка. Англия была в ту пору неподходящее гнездо для певчих птичек; ламы напрасно таращились в белизну снегов, ожидая нового воплощения Руперта Брука. Стихи Денниса, появившиеся среди завывания бомб и удручающе бодрых изданий Канцелярии Его Величества, произвели сверх ожидания то же впечатление, что и подпольная пресса Сопротивления в оккупированной Европе. Книжку превознесли до небес, и, если бы не лимит на бумагу, она вышла бы и разошлась тиражом романа. В тот самый день, когда в Казерте получили номер «Санди таймс» с рецензией на его стихи, занимавшей целых два столбца, Деннису был предложен пост личного помощника одного из маршалов авиации. Он угрюмо отклонил этот пост, остался у себя в снабжении и заочно был удостоен на родине полудюжины литературных премий. Уволившись из армии, он отправился в Голливуд, где нужен был специалист для работы над сценарием о жизни Шелли.
И вот там, на студии «Мегалополитен», он столкнулся с той же бессмысленной суетой, что и в армии, только еще удесятеренной нервным возбуждением, столь характерным для студий. Он возроптал, пришел в отчаянье и наконец бежал.
Теперь он был доволен; у него была почтенная профессия, мистер Шульц его похваливал, а мисс Поски терялась в догадках. Впервые в жизни он понял, что значит «открывать новый путь»; путь этот был довольно узок, но зато это был достойный путь, он проходил в стороне от главных дорог и вел в беспредельную даль.
Не все его клиенты были столь же щедры и сговорчивы, как чета Хайнкелей. Иные старались увильнуть даже от десятидолларовых похорон, другие, попросив забальзамировать своих любимцев, вдруг уезжали на восток страны и вовсе забывали о них; одна клиентка больше недели продержала у них тушу медведицы, занимавшую полхолодильника, а потом вдруг передумала и вызвала чучельщика. Зато иногда судьба вдруг вознаграждала его за эти тяжкие дни какой-нибудь ритуалистической, похожей на языческую оргию кремацией шимпанзе или погребением канарейки, над чьей крохотной могилкой взвод трубачей морской пехоты выводил сигнал «тушить огни». Калифорнийские законы запрещают разбрасывать человеческие останки с самолета, однако для представителей животного мира небо открыто, и однажды Деннису довелось рассеять по ветру над бульваром Заходящего Солнца бренный прах какой-то домашней кошки. Именно тогда он был сфотографирован репортером местной газеты, и это завершило его падение в глазах общества. Впрочем, ему это было безразлично. Его поэма то удлинялась, то укорачивалась, точно змея, ползущая по лестнице, и все же ощутимо продвигалась вперед. Мистер Шульц повысил ему жалованье. Раны юности затягивались. Здесь, «у мира сонного предела», он испытывал спокойную радость, какую прежде ему довелось испытать только раз в жизни, в один из великолепных пасхальных дней, когда, подбитый в каком-то школьном состязании, он лежал в постели, лелея свои почетные ушибы, и слушал, как внизу, под окнами изолятора, вся школа проходит строем на тренировку.
