камином. Обрати внимание, как свет от домны освещает камин! Можно поклясться, что в нём горит огонь.
Юный Джон прервал его тихим, резким голосом:
— Вы больше ничего не видите?
— Мебель?..
— Чёрт бы побрал эту мебель. Там, в кресле!
Подняв брови, Джарвинс подошёл к креслу и внимательно его осмотрел. Потом вопросительно обернулся.
— В кресле ничего нет, мой мальчик. Что?..
Но юный Джон Бамбер с пронзительным криком развернулся и бросился вниз по лестнице. Преследуемый чем-то невидимым, он пробежал через холл, библиотеку, гостиную и так до самой своей комнаты. Он захлопнул за собой дверь и, рыдая, бросился ничком на кровать.
VI
Пока он лежал, а вокруг него сгущалась ночь, Джон Бамбер осознал, что кто-то стучит в его запертую дверь. Вслед за стуком он услышал голос Джарвинса, который звал его, предлагая помощь. Он молчал, и наконец Джарвинс ушёл. Тяжёлая входная дверь захлопнулась за ним.
Позже миссис Мердок постучала и спросила, не нужно ли ему чего-нибудь. Он коротко ответил «нет», и она пожелала ему спокойной ночи.
Ночь шла своим чередом. Он сидел на краю кровати, не решаясь раздеться. Яркий свет от домны скользнул по изножью кровати и чуть-чуть коснулся двери, ведущей в гостиную — двери, в которую стучались Джарвинс и миссис Мердок.
Успокоившись после долгого бдения, Джон Бамбер рассуждал сам с собой. В большинстве вопросов он был прозаичен и деловит; он чувствовал, что его не так-то легко вывести из равновесия; и уж точно он не был суеверен. Когда он давал клятву, стоя на коленях возле своего дяди, он не думал ни о чём, кроме как о том, что от этой повинности он скоро избавится. В ту же ночь пришла смерть; тогда он был уверен в своём избавлении. Теперь он уже не был так уверен.
Он не хотел признаваться самому себе в том, что именно он видел. Это было бы катастрофой. Его разум не выдержал бы этого. Он должен был держать свои мысли подальше от того, что было наверху — сидело там в темноте…
Но Джарвинс этого не видел, как и миссис Мердок. На самом деле этого не могло там быть…
Что-то потрескивало за стенной панелью — один из множества тихих голосов ночи. Он напряжённо прислушался. Тьма, казалось, была полна шепчущих, настойчивых звуков — призраков шёпота, обрывков движения… Однажды он точно услышал отчётливые постукивания. Казалось, они раздавались на потолке; как будто что-то наверху пыталось привлечь его внимание.
Внезапно он рассмеялся и обругал себя. Любой человек, который сидел ночью в одиночестве и прислушивался, мог услышать совсем не то, что ожидал. Он должен раздеться и лечь в постель.
Но он не сделал ни малейшего движения, чтобы раздеться. Вместо этого он снова прислушался. Он затаил дыхание. Он постарался напрячь все свои силы, чтобы как следует сосредоточиться и в этот раз не ошибиться.
Наконец он что-то услышал. Оно было отчётливым и отличалось от предыдущих звуков. Это был мягкий шорох крадущихся шагов.
Казалось, они раздавались в библиотеке — шаркающие шаги, очень медленные, как будто что-то, испытывающее сильную боль, волочилось по полу. Они то прекращались, то возобновлялись. Один раз они затихли на более длительный промежуток времени, как будто то, что так слепо и бессловесно тащилось по полу, само прислушивалось. Когда они послышались снова, Джон Бамбер поднялся на ноги, перемена позы могла иметь значение — он слишком долго сидел на одном месте. Он не должен был позволять воображению заходить слишком далеко. Он встал у двери и снова прислушался.
Теперь он был уверен. Больше не могло быть сомнений, что он их слышал.
Иногда, в критические моменты, когда разум напряжён почти до предела, единственная надежда — быстрые, отчаянные действия. Измученный разум должен встретиться лицом к лицу со своими страхами. Если он сбежит, его ждёт безумие.
Джон Бамбер нащупал рукой ручку пружинного замка. Он повернул её и открыл дверь. В этот момент ему показалось, что какая-то сила по ту сторону двери побуждает его к действию и заставляет открыть дверь. Но по ту сторону двери была только темнота; темнота была и в гостиной, а в библиотеке — тусклый свет от домны, который хорошо освещал широкий вход.
Он остановился в дверях своей комнаты и прислушался. Не было слышно ни звука. И всё же у него возникло ощущение, что кто-то рядом тоже прислушивается; кто-то пристально смотрит на него; кто-то в темноте библиотеки.
Ощущение стало более отчётливым. Его глаза, лихорадочно напрягаясь, вглядывались в темноту, и он различил более чёрную её часть, более осязаемую, чем остальные. Движения не было, только нарастающая вещественность. То, что находилось в тёмном углу библиотеки, начало обретать форму.
Джон Бамбер осознал, что его ноги движутся. Он сделал шаг в сторону библиотеки. От ужаса, вызванного этим фактом, он попытался закричать, но голос не слушался его. Его тащило против его воли.
Именно в этой комнате лежал мёртвым его дядя.
Шаг за шагом, увлекаемый очарованием того, что, казалось, находилось там, он вошёл внутрь. Ему казалось, что он преодолел мили пространства. Много лет назад он покинул свою безопасную комнату. Он не проснулся; он был в кошмарном сне. И всё же он с трепетом осознавал реальность знакомой, тёплой атмосферы библиотеки, пахнущей заплесневелыми кожаными переплётами и старыми книгами. Его ноги утонули в мягких коврах. Мягкие, хорошо знакомые, кресла приветствовали его. Но здесь ощущалось чужеродное присутствие.
Тонкая полоска света от домны, как всегда, падала вниз через узкое окно. Это был не обычный прямой луч. Он был изломанным и прерывистым.
Он неохотно сделал ещё один шаг в глубь комнаты и внезапно всё понял.
Луч света прерывался, потому что светил на гроб его дяди.
VII
— Расскажи мне, что ты видел, Джон, — попросила Мэри Лейн.
На следующий день он зашёл к ней в маленький коттедж, где она жила со своей матерью. Его глаза уставились в одну точку. Он постоянно оглядывался. Но постепенно её тихая, умиротворяющая натура успокоила его мятущийся дух, и он даже смог, хоть немного, улыбнуться ей в ответ.
— Я думаю, это безумие, — угрюмо сказал он. — Я ничего не видел. У меня просто помутился рассудок.
— Должно быть, ты так сильно любил своего дядю, что его смерть помутила твой разум.
Он вздрогнул и пристально посмотрел на неё. Её лицо было совершенно серьёзным. Но она поспешила смягчить свою иронию.
— Я не то имела в виду, Джон. Конечно, ты любил его. И
