сделать лишнее движение и испортить момент.
— Я… — глубокий выдох, — …люблю тебя.
Он притих, сжав челюсть, ожидая ее вердикта. В его поглощающе-черных глазах отражалось отчаяние утопающего.
— Ох, — опешила Грейнджер: такого признания она никак не ожидала, — я… ошарашена.
— Если это не взаимно, я пойму, — он тяжело сглотнул, осунувшись.
— Нет, дело не в этом, — она не могла собраться с мыслями, — ты нравишься мне. Да, очень нравишься…
— Значит, у меня есть шанс? — возликовал Виктор, подхватывая ее и кружа в воздухе, как пушинку.
— Да, — его восторг накрыл и ее, разливая в груди теплое чувство. Вокруг них порхали бабочки, сливаясь в одно сплошное лазурное море. Это была сказка наяву. Для нее одной.
* * *
Пара «Виктор Крам и заучка Грейнджер» произвела бешеный фурор на открытии Святочного бала. Все говорили только о них, смотрели только на них, обсуждали их, собираясь в шумные компании. Гермиона впервые в жизни была так счастлива, так невообразимо красива и так беззаботно-равнодушна к чужому мнению. Она сияла, словно полярная звезда, она и была звездой этого вечера, затмив своим фантастическим преображением и эпичным выходом всех остальных.
Сплетни об этом будут гулять по Хогвартсу еще не один год: кто бы сомневался.
— Ты — душа этого праздника, Гермина, — снова и снова повторял Виктор, легко кружа ее в танце, как во время их репетиции. — Солнце меркнет на твоем фоне.
Где он набрался этих поэтичных фраз? Может, выучил.
Приятное чувство сладкой истомы переполняло ее, и она пыталась запомнить каждый момент своего триумфа. Возможно, это лучший вечер в ее жизни. Возможно, такое бывает лишь раз.
Она впитывала в себя каждый звук, каждое слово Виктора, каждый влюбленный взгляд, каждое его прикосновение. Складывала их в шкатулку воспоминаний, чтобы потом бережно доставать и разглядывать свои сокровища. Спустя много-много лет.
* * *
Они выбежали из замка, держась за руки и хихикая, как нашкодившие дети. Сбежавшие с шумного бала Гермиона и Виктор и были детьми, но рядом с ним, высоким и основательным, надежным, как скала, она чувствовала себя взрослой, полноценной и желанной девушкой. В его глазах читалось восхищение, и его любование вселяло в нее уверенность и гордость за себя. Грейнджер впервые ощущала себя достойной любви и обожания: не просто симпатичной девчонкой, а прекрасным лебедем, как из магловской сказки. Ей казалось, что она парит над землей, пока он крепко сжимает ее ладонь. А как только Крам поднял ее на руки и понес, она завизжала от восторга — эйфория накрыла ее с головой.
Гермиона не пробовала алкоголь ранее, но была уверена, что опьянела: она обвила руками шею своего кавалера и непрестанно ворковала и улыбалась, как умалишенная. Вся напускная серьезность и строгость сошли с нее, как высохшая глиняная маска. Лицо раскраснелось, и лазурные бабочки из волшебной иллюзии теперь трепетали внутри нее: где-то внизу живота. Она чувствовала их трепыхающиеся крылышки, щекочущие под ребрами. Мерлин, бесконечно хотелось петь и смеяться. Гермиона громко затянула песню, услышанную на празднике, и Виктор начал подпевать: коряво и неуклюже, но с душой, с искренней радостью и удовольствием.
Занеся свою спутницу на руках на борт корабля, он закружил ее на палубе вокруг своей оси. Она летала, раскинув руки в стороны, как птица — крылья, и неистово голосила, не стесняясь своего звонкого голоса. Когда Виктор опустил ее на ноги, она покачнулась и чуть не упала, но он успел ее поймать: безудержный смех распирал ее грудь, вырываясь наружу, заражая Крама: он тоже захохотал гортанно и размашисто, как никогда раньше. Мерлин, она не слышала более приятного звука в своей жизни.
Как они оказались в той самой каюте, где прошло их первое настоящее свидание, она не заметила. Голова неистово кружилась, перед глазами расплывались светящиеся пятна. Виктор медленно целовал ее в губы, поглощая все лишние мысли и сомнения, растворяя ее в ощущении невесомого полета. Его руки словно были везде одновременно: сильные, но нежные, требовательные, но бережные. Его любовные касания взрывали внутри нее фейерверки, рассыпающиеся колкими мурашками по коже. Она горела, искрясь, как новогодняя гирлянда. Он зажигал ее, и Гермионе казалось, что стоит ей открыть глаза, как она увидит собственное яркое свечение. Однако веки были настолько томно-тяжелыми, что она не могла разлепить их даже при сильнейшем желании. В этот момент ей хотелось лишь окончательно отдаться чувству обжигающей эйфории.
— Виктор, я готова, — прошептала она ему в губы, чувствуя как печет щеки, как щиплет глаза от переизбытка эмоций, которые ураганом рвутся наружу.
— Гермина, — он обрамил ее лицо руками, вынуждая посмотреть в его угольно-черные глаза-бездны, — ты уверена?
— Да, — на выдохе.
Больше слов не требовалось: его ловкие пальцы нежно распустили ее забранные в сложную прическу локоны, и те рассыпались по хрупким плечам. Аккуратно повернув ее к себе спиной, он медленно расстегнул ее платье, и оно спало к талии, оголяя тонкий стан. Она вздрогнула, потому что была без белья, и обнаженная грудь сразу покрылась мурашками, а соски затвердели. Мягко обняв ее за плечи, Виктор развернул ее к себе, окутывая взглядом любования, словно нежным шелком. Она трепетала изнутри, не смея отвести глаз в сторону, чуть дрожа и опустив руки по бокам, чтобы он мог видеть ее во всей красе. Идеальные окружности ее грудей казались ей самой неимоверно красивыми, ибо она смотрела на себя его любящим взглядом. Впитывала его обожествляющее отношение, смелея и отметая сомнения.
Одним движением Гермиона опустила платье к ногам, и оно сложилось на полу грудой тонкого прозрачного шифона. Она осталась в одних кружевных белых трусиках, которые мало что прикрывали.
— Ты безупречна, — убежденно проговорил Виктор, раздеваясь в ответ и подходя к ней вплотную, оставшись лишь в нижнем белье. — Красота — вот какая она…
— О, Мерлин, — Гермиона чуть не задохнулась от волнения при ощущении обнаженного мужчины рядом. Ее била дрожь при взгляде на поджарое жилистое тело, вытянутое и богически-сложенное — Крам был воистину выдающимся спортсменом, который довел себя до идеала. Он обнял ее, прильнув к ней торсом, горячим и твердокаменным, отчего она обмякла, словно глина в его руках. Он подогревал и растворял ее, делая мягкой и податливой, целуя шею, ключицы и узкие плечи. Его сильные руки требовательно сжались на ее ягодицах, и она впервые простонала вслух, смутившись собственного голоса. Чем требовательнее его пальцы сминали ее тонкую кожу, тем сильнее внутри бурлило желание, природа которого была ей не ведома. Но этот ураган распирал ребра и стремился вырваться наружу.
Легко приподняв ее за бедра над полом, Виктор
