этой древнейшей эпохе. Но, затем, мы имеем – и со временем число это должно возрасти – целый ряд церквей от эпохи вторичного процветания искусств в Византии со времен Македонской династии и в особенности от эпохи Комненов. Их интерес не в одной памяти об исторических событиях, с ними связанных, императорах и патрициях, их построивших, в них живших и погребенных. Еще более, это памятники важнейшего движения церковного и бытового в древней Византии, в именно они послужили образцами для церквей Киева, Новгорода и Владимира.
Церквей в Константинополе было также много, как в Риме: Вениамин Тудела насчитывал, по словам других, столько же, как дней в году: Альберик в 1202 году полагал, что их было до 500. Дюканж пересчитывает в своем каталоге 212 церквей и 158 монастырей, очевидно, как городских так и подгородних, и на большом расстоянии от города. Паспати из актов патриархата прибавляет еще 5 церквей и 17 монастырей. Но как многие из этих церквей и монастырей или меняли имена своих патронов или зачастую имели их по нескольку, и потому в актах и хрониках эти имена умножают число против действительности, то не будет большою ошибкой положить число всех и за все время существовании Византии в 350. И то между ними было много мелких часовен и пр., как и нынче в мусульманском Стамбуле[5]. Большинство частных молелен, однако же, хотя и переходили с течением времени в публичное достояние, даже делались иногда монастырями, упорно удерживало имя основателей, строителей и потому могут быть угадываемы. Весьма возможно, поэтому, что имена эти могут руководить нас при отличии больших общественных церквей от домовых. Что обычай иметь домовые церкви у константинопольских вельмож и патрициев должен был рано начаться, доказательство представляют дворцовые церкви: от Императоров обычай переходил к придворным. Мы не встречаем, однако, нигде указаний на церкви в домах людей среднего класса, а только исключительно высшего.
Тот же Паспати совершенно верно указывает, что большинство этих церквей не существовало одновременно, иные построены лишь тогда, когда другие уже разрушились. Частые пожары и несколько землетрясений меняли византийскую столицу не раз. Разрушению особенно способствовало то, что купольные церкви зачастую имели деревянные купола, а базилики – деревянную крышу. Прибавим, что и пожары бывали столь сильны, что известны случаи, когда растопленный свинец тек рекою в море, как напр. рассказывается о сожжении монастыря при Кон. Копрониме. Далее, в последние времена Византии число церквей значительно умалилось, и то варварское, хотя вынужденное употребление древних построек на кладку стен, о котором свидетельствуют нам многие части приморских стен, поправлявшихся наскоро при Константине Дракозе, постигало не одни портики и дворцы.
Если до Константина и были, что весьма вероятно, христианские храмы в Константинополе, то его радикальная перестройка затерла самую память о них. По свидетельству хронографов и Никифора Каллиста (кн. VIII, гл. 6). одним из древнейших храмов был будто бы храм св. Евфимии в Петрионе, построение которого приписывалось какому – то епископу Кастину. Быть может, это было лишь здание, избранное для собрания верующих, в том роде, что много указывают в Риме. В древней языческой Византии должно было проживать много христиан во II и III веках, но самое отсутствие всякого рода легенд показывает, что христианство было развито здесь гораздо слабее, чем напр., в соседней Никомидии. Русский паломник архиеп. Антоний[6] говорит о церкви, им виденной в Пере – др. Аргирополе: «и есть церковь, а в ней 7 апостолов лежат, Урванова чад: а та церковь прежде и Царяграда поставлена». Другое предание относило основание этой церкви к Апостолу Андрею и Стахию епископу Византии в 36 году по Р. X. С другой стороны было бы явным заблуждением думать вместе с старинными историками, что новая столица Востока могла по праву гордиться тем преимуществом, что она никогда не была осквернена поклонением идолам[7]. Византия имела много языческих храмов, и наиболее замечательные из них были превращены в христианские церкви. Истребление корней язычества было здесь решительнее, чем где-либо в Империи, хотя почва к восприятию христианского учения приготовлена также слабее, чем где-либо в центрах Империи, и потому, быть может, первым епископам, до I. Златоуста включительно, и приходилось выдерживать здесь наиболее борьбы против вкоренившихся обрядов. Известно, наконец, что и епископы церкви Константинопольской в раннее время почти все происходили из других областей Востока; изощренные в борьбе духовным, а также и светским оружием с силами сектантов на крайнем Востоке, они находили здесь иную среду, иную борьбу, утомлявшую их еще более. Среди многочисленного и сборного двора императоров, под прикрытием иногда верховных особ, уживалось язычество, более упорное, чем философские школы, закрываемые правительством в Афинах и Ионии. В то же время народ принимал к сердцу новое учение и с рвением прозелитов наполнял церкви во время проповедей и защищал своих учителей веры, стремясь слить с ними свои интересы и разделить их судьбы. Понятно, однако же, что в правительственном центре, где все было создано вновь ради утверждения императорской власти на почве ее главенства в восточной православной церкви, и само христианство явилось с строго православным характером. Отсюда особенно любопытно известие, что секта Новациан, отвергавших покаяние, против которых сначала направлена была вся строгость Константиновых эдиктов, имела потом, с разрешения самого императора в Константинополе, свою церковь во ими св. Анастасии. Но в то же время покровительство, оказанное Констанцием арианству, имело, не смотря на противодействие величайшего из церковных учителей и константинопольских патриархов Григория Назианзена, последствием, что все церкви, кроме одной, принадлежали арианам, и православие должно было укрываться в столице, держась в провинции, руководившейся лишь авторитетом Афанасия, хотя среди жестоких распрей. Равным образом, церковные смуты легко принимали здесь оборот политический и вызывали кровожадные народные восстания. Константинопольская епархия была вполне спокойна лишь в царствование самого Константина, а затем при Юстиниане: но ее вполне активная роль началась лишь с иконоборством. Строителями церквей и основателями монашеских общин и монастырских обителей были благочестивые люди из знати и сами императоры.
Вполне вероятно, поэтому, что сам Константин и мать его Елена, действительно, основали многие из тех храмов столицы, которые им приписываются. Правда, что уже во времена Юстиниана начала христианства в новом Риме стали предметом легенды, быстро смешавшей хронологию фактов и остановившейся на одном имени. Не одно легковерие, но и намеренное искажение фактов древности, свойственное грекам, народу, прожившему длинный исторический период, замечается в данном случае не у одного Кодина. Этот последний, черпавший свои сведения в исторических показаниях и преданиях, собранных неизвестными авторами
