воскликнула я, подхватывая несчастную курицу. — Только похороню страдалицу! Видите — она испускает дух?!
Курица помирать и не думала.
Ну, лысая, ну, испуганная…
Она даже посмотрела на меня, как на дуру. Мол, себя похорони, зомби. Это у тебя голова разбита.
Но я уже подхватила птицу на руки и ломанулась в сад.
Чуть дальше, у пруда, служанки наши сушили стиранное белье. Свои платьица в том числе.
И я, подбегая к натянутым веревкам с развешанными на нем сарафанами служанок, дергала нервно шнурки и ленты, чувствуя, как ослабевает корсаж и платье сползает с плеч.
К пруду я добежала, волоча сползшее платье ногами.
Пнула изо всех сил кринолин, и тот, словно подбитый корабль, шлепнулся в заросли кувшинок и пошел ко дну.
Курица в моих руках смотрела на все это вытаращив глаза и раскрыв клюв.
На веревке я раздобыла косынку, старую шаль и почти просохший балахон с тонким пояском.
Быстро закутала лысую несчастную курицу, повязала косынкой волосы и натянула нехитрую одежку.
Меня долго обижали и унижали в той жизни. В этой я и пальцем себя тронуть не позволю!
Значит, надо бежать.
Где-то в беседке недовольно порыкивал женишок.
Я слышала, как он расшатывает доски на сидениях. Вероятно, строит планы, как огреет меня доской по спине.
Но этому не бывать! Побег, только побег спасет меня!
Крепко прижимая к себе спасенную курицу, я ломилась сквозь кусты прочь из сада, и где-то впереди, на дороге, мне уже мерещился скрип колес старенькой повозки.
Глава 4
Владелец повозки оказался человеком жалостливым.
Увидев мое перепуганное лицо с синяком на виске, мою растрепанную одежду, он взял меня к себе на воз без лишних вопросов.
Наверное, подумал, что на меня разбойники напали.
Да так оно и было.
От удара камнем в висок я стала редкостной красавицей.
И без зеркала можно было оценить масштаб бедствия.
Вся левая половина лица налилась болью, веко нависло над глазом. Наверное, еще и посинело.
Щека и губы распухли.
Я даже плакать не могла, потому что было больно.
— А есть ли поблизости место, — прошепелявила я, — где можно на работу устроиться? Мне любая работа сгодится. Жить-то на что-то надо…
Возница оглянулся на меня, зарывшуюся в его сено, перевел взгляд на мою курицу, торчащую из свертка из шали.
— Вероятно, — неуверенно произнес он, — если ты в птицах разбираешься, тебя на фермах могли бы принять…
— На фермах? Что за фермы?
Возница снова с любопытством на меня глянул.
— Ты издалека, наверное?
— Да, так и есть, — легко согласилась я. — Из далекого… далека.
— Фермы мамаши Ферро, — охотно пояснил возница. Он не прочь был поболтать. — Там всегда нужны рабочие руки. Только… выдюжишь ли?
Он окинул меня недоверчивым взглядом.
— Больно уж тощая, — поделился возница своими соображениями. — А работа там не сахар.
— Ничего, выдержу, — я сжала зубы, чтоб не разреветься. Работенка, на которую меня подряжала маман, была еще тяжелее. И мамаша о моей хрупкости не заботилась.
— Ну, так тому и быть, — ответил возница.
Мы ехали долго, несмотря на его уверения, что фермы матушки Ферро где-то рядом.
Когда начало темнеть, он высадил меня в поле.
За длинной оградой виднелся маленький покосившийся домик. Огороды простирались до самого горизонта.
— Ну, вот, — он указал на эту хижину. — Это дом работников. Поди туда, спроси, не нужны ли им помощники.
На прощание он сунул мне в руки узелок с остатками его обеда. Хлеб, немного сыра, три вареных яйца.
Пару медяков выудил из кармана.
И, подстегнув лошадку, поехал по своим делам дальше.
А я осталась стоять на дороге.
В горле у меня стоял ком.
Этот незнакомый человек сделал для меня больше родной матери. И дал больше нее. Практически все, что у него было.
Впрочем, горевать было некогда. И я двинула по направлению к домику.
Дом показался мне запущенным, грязным и необитаемым.
Хотя вокруг него огороды были ухожены, лишней травинки не росло.
А в жилище темнота, паутина.
Печь давно погасла, и, кажется, не топилась много дней.
Три дощатых лежанки. Только на одной подобие матраса, тонкого, драного. Остальные пустые.
Нехитрая мебель — стол и лавка. Деревянное ведро в углу, да метла за дверью.
И все.
Если раньше я тревожилась, а пустят ли меня на ночлег, то теперь все сомнения улетучились.
Видно было, что живут тут люди совсем не чванливые. Точнее, один человек.
«Вернется с работы голодный, — размышляла я, стряхивая пыль и крошки со стола, — а я ему ужин… Вот и сговоримся».
Становилось все темнее, а работничек все не шел.
Я успела и воды принести — колодец был рядом с домом, под старой кривой яблоней, — и отмыть стол с лавкой, и нарезать тонкими ломтиками хлеб и сыр.
Зажгла огарочек свечи, чтоб было хоть немного светлее.
А все никого не было.
Я уж начала сомневаться, а живет ли тут кто вообще. Проглядела все глаза в окошко.
Но никого не увидела.
Устав, я уселась за стол, привалилась плечом к стене.
И начала уж задремывать, как вдруг по двору прошелестели быстрые шаги и вслед за этим стукнула дверь.
Я подскочила, протирая сонные глаза.
На пороге, таращась на меня, стояла девчонка с корзинкой.
Совсем еще маленькая, лет десяти, двенадцати. Тощенькая, серенькая. В огромном сером переднике и с такой же огромной серой блинообразной шляпой на голове.
Наверное, когда-то эта шляпа была высоким чепцом. Но потом передумала.
— Здра-а-а… — протянула девчонка, в испуге прижимая к груди корзинку и пятясь к дверям.
Ее мордашка была заревана.
Она перестала плакать, наверное, чтоб испугаться меня. Еще бы, такую-то рожу! Наверное, я наполовину лица синяя была. Редкостное косорылое чудовище.
— Нет-нет-нет! — я выставила руки вперед. — Только не бойся меня. Я ничего дурного не сделаю! Я пришла спросить… то есть, узнать… Можно ли на работу устроиться?
Мой голос прозвучал почти робко, и девчонка передумала рыдать и пугаться.
— Куда на работу? — мрачно спросила она. — К матушке Ферро, на фермы?
— Ну да, — кивнула я. — Ты же тут работаешь?
— Да, — слабо вздохнула она. — Но тут получить денег почти невозможно. Так что подумай сто раз, прежде чем проситься в работники.
Она всхлипнула и прошла к столу.
С отчаянием бухнула свою корзинку на лавку.
Оттуда с тревожным писком вылезли пять желтеньких гусиных головок.
Крохотные гусята. Сколько им, день, два?
— Ой, хорошенькие какие, — умилилась я.
— Хорошенькие, — мрачно буркнула девчонка. Она терла глаза грязными кулаками и готова была разрыдаться. — Это погибель моя!
— Почему? — удивилась я.
— Маленькие
