А может быть, стоит начать с событий более ранних, с тогомомента, когда я сел в машину и поехал в аэропорт Нортхолд, чтобы встретиться сДженнифер?
Но за всем этим опять-таки – моя жизнь, которая началась затридцать восемь лет до этого и кончилась в тот самый день...
Это не моя история. Я уже говорил об этом. Но началась онакак история моей жизни. Началась с меня, Хью Норриса. Оглядываясь на своюжизнь, я вижу, что она очень похожа на жизнь других людей. Не более и не менееинтересная, чем у остальных. В ней были неизбежные разочарования, утратыиллюзий, тайные страдания детства... Были и восторги, взаимопонимание, глубокоеудовлетворение, подчас по совершенно неадекватному поводу. От меня одногозависит, под каким углом зрения рассматривать свою жизнь – с позиции полногокраха или как хронику побед. Оба аспекта будут справедливы. В конце концов, этовсегда вопрос выбора. Есть Хью Норрис такой, каким он видит себя сам, и естьХью Норрис, каким его видят другие. Должен быть также Хью Норрис, каким онхочет выглядеть перед Господом. Есть, разумеется, Хью Норрис в истинной своейсути, но его история может быть записана разве что его собственным ангелом,отмечающим как добрые, так и греховные деяния человека. Все сводится кследующему: насколько хорошо я знаю того молодого человека, который раннимутром тысяча девятьсот сорок пятого года в Пензансе сел в поезд, следовавший вЛондон. Если бы тогда меня спросили, я бы сказал, что в целом судьба относиласько мне по-доброму. Мне нравилась моя работа школьного учителя в мирное время. Ядобросовестно исполнял свой воинский долг в годы войны и радовался, зная, чтопосле ее окончания меня ждет моя работа в школе, перспектива роста, партнерстваи даже, возможно, пост директора. У меня были любовные увлечения, причинявшиемне боль, но были и такие, которые приносили удовлетворение, однако ни одно изних не затронула меня глубоко. Были и некоторые родственные связи, но не оченьблизкие. В тот самый день, когда мне исполнилось тридцать семь лет, я понялнечто, о чем уже некоторое время подозревал. Я чего-то жду... какого-тослучая... величайшего события.
Я вдруг осознал, что все, происходившее в моей жизни до сихпор, было поверхностным. Я ждал чего-то настоящего. Вероятно, каждый человек,хоть раз в жизни, испытывает нечто подобное. Кто раньше, кто позже.
Это состояние напоминает игровой момент в крикете, когдазанимаешь позицию, чтобы отбить мяч.
Я сел в поезд в Пензансе и взял талон на ленч в третьюочередь, так как довольно плотно позавтракал. Когда проводник прошел по вагону,протяжно, в нос выкрикивая:
«Третий ленч, пожалуйста! То-о-лько-о по талонам» – я прошелв вагон-ресторан. Официант взял талон и указал мое место. Оно оказалось спинойк паровозу, за столиком, где уже сидела Дженнифер.
Вот так все и случилось. Это нельзя ни предугадать, ниспланировать заранее. Я сел напротив Дженнифер... и Дженнифер плакала.
Сначала я этого не заметил. Она старалась овладеть собой. Низвука, никаких внешних признаков огорчения или печали. Мы не смотрели друг надруга, ибо вели себя соответственно принятым в обществе правилам,предписывающим определенные нормы поведения. Я подал ей меню – вежливый, ноничего не означающий жест, в данном случае даже не имевший никакого смысла, таккак в меню всего лишь значилось: суп, мясо или рыба, сладкое или дурное –четыре фунта шесть шиллингов.
Она приняла мой знак внимания, ответив вежливой, подобающейв данном случае улыбкой и легким наклоном головы. Официант спросил, что мыбудем пить. Мы оба выбрали светлый эль.
Затем наступила пауза. Я просматривал журнал, который принесс собой. Официант подкатил тележку с тарелками супа и поставил их перед нами. Япо-джентльменски подвинул соль и перец на дюйм в сторону Дженнифер. До сих поря на нее не смотрел – то есть не смотрел, так сказать, по-настоящему, хотя,конечно, установил для себя некоторые основные факты: что она молода, но неочень, может быть, на несколько лет моложе меня; среднего роста, с темнымиволосами; что в обществе мы занимаем одинаковое положение; что она достаточнопривлекательна, чтобы произвести приятное впечатление, но не настольковосхитительна, чтобы действительно взволновать.
Я решил присмотреться повнимательнее и, если окажетсяуместным, произнести для начала несколько фраз.
Смотря по обстоятельствам.
Однако все мои расчеты были нарушены самым неожиданнымобразом. Бросив взгляд через край стоявшей напротив тарелки, я вдруг заметил,что в суп упала капля... другая... Ни всхлипа, ни малейшего движения иликакого-нибудь выражения горя... Слезы лились из глаз и капали в суп.
Я был ошеломлен и стал украдкой наблюдать за ней.
Слезы вскоре прекратились, ей удалось овладеть собой и дажедоесть суп. Я не мог удержаться и (что было совершенно непростительно) сказал:
– Вы ужасно несчастны, не правда ли?
– Я абсолютнейшая дура! – с жаром воскликнула она.
Больше никто из нас не произнес ни слова. Официант убралсуповые тарелки и стал раскладывать второе блюдо: по крошечному кусочку мяснойзапеканки и на гарнир – изрядную порцию капусты из огромной миски. К этому онмилостиво добавил по два ломтика жареного картофеля. Я посмотрел в окно ирискнул сделать какое-то замечание по поводу мелькавших за окном пейзажей.Потом произнес несколько фраз о Корнуолле, сказал, что не очень хорошо егознаю. А она? Да, она знает Корнуолл хорошо, так как жила там. Мы сталисравнивать Корнуолл с Девонширом и Уэльсом и восточным побережьем ничего незначащий обмен репликами, просто способ сгладить неловкость: она была виноватав том, что проливала слезы в общественном месте, я же провинился, позволив себеобратить на это внимание.
Лишь спустя некоторое время, когда официант поставил переднами кофе, а я предложил ей сигарету и она приняла ее, мы вернулись туда,откуда начали.
Я извинился за то, что так глупо себя вел. Просто не смогсдержаться. Она сказала, что я, наверное, считаю ее форменной дурой.
– Нет, конечно! – возразил я. – Просто подумал, что вы дошлидо предела. Так оно и было, не правда ли?
– Да, верно... – взволнованно произнесла она. – Но этокрайне унизительно... дойти до такой степени жалости к самой себе, когда уже несоображаешь, что делаешь и кто тебя видит.
– Вы помнили об этом. И очень старались сдержаться.
– Не выла в голос, если вы это имеете в виду.
Я спросил, действительно ли все так плохо. Весьма плохо, былответ, она правда дошла до предела и не знает, что делать дальше. Пожалуй, яуже и сам это почувствовал. Ее окружала какая-то напряженная атмосфераотчаяния, и пока Дженнифер находилась в таком состоянии, я не хотел, чтобы онауходила.
