class="p1">— Вы же знаете, ко мне в монастыре отношение особое. Как и к вам в университете.
Они сидели на скамье в самом последнем ряду, рядом с входом в капеллу, под светлым взглядом Богоматери, смотревшей на них с большой иконы над алтарем.
— У Спасителя на иконах всегда грозный вид, а у девы Марии — ласковый, — сказал магистр.
— Мужское и женское начала…
— Конечно. Но не только…
Он снова осекся, следующая мысль обогнала предыдущую и не дала ей завершиться. Он встал и заходил взад — вперед по капелле, как делал всегда, когда сильно волновался, собираясь сказать что — то важное.
— А знаешь, я ведь в детстве в Него не верил! — заговорил он снова через несколько секунд уже совсем другим, как показалось монахине, — веселым голосом.
— Как? — растерялась она.
— Вот так. До одиннадцати лет. В церковь с родителями ходил, молиться — молился, потому что так надо… да и отец выдерет, если признаюсь. Но в душе не верил. Я любознательным был и упрямым, на слово учителям не верил, все любил сам проверять. А как проверишь, есть ли Он на самом деле? Мало ли, что говорят. Да и священники наши — сама знаешь… Скорее, могли отвратить от веры. Я в приходскую школу ходил, так мы и пресвитера нашего, и дьякона не раз пьяными видели…
— И что, проверили?
— Да. Он мне сам доказал… Вернее, Она — магистр кивнул в сторону иконы с Богоматерью. — Причем, дважды.
— Расскажите! — попросила монахиня, но магистр сам опередил ее просьбу.
— В первый раз это было, когда я на речке катался на коньках и провалился под лед. Март месяц, лед уже таять начал — он словно оправдывался. — Вокруг — ни одного человека. Я хватаюсь за края полыньи, пытаюсь выбраться, но как только начинаю вылезать, лед ломается подо мной. А сил все меньше, я уже пару раз хлебнул ледяной воды… И тогда я поднял голову к небу и мысленно произнес: «Матерь Божья, помоги»! После чего, был спасен местным хозяином бакалейной лавки. Как он там оказался? Откуда? Ведь за мгновение до этого берег был абсолютно пустым. Словно с неба спустился! И самое странное, что после этого я даже не заболел.
Магистр вдруг обнаружил, что так и ходит в очках с того момента, как взял посмотреть кодекс у ученицы. Он снял их, засунул обратно за борт жакета. И снова заходил, заложив руки за спину.
— Второй случай был в конце того же года, в церкви. Словно специально — добавил он, усмехнувшись. — В Рождественский сочельник. Мы с ребятами поднялись на колокольню, понаблюдать за звонарем. И в это время в самой церкви начался пожар. Мы услышали крики внизу, потом на колокольню начал подниматься дым. Нас четверо было, детей, мы побежали к лестнице, но ее уже даже не было видно из-за дыма и огня. Мы оказались отрезанными на этой колокольне — единственном месте в здании церкви, до которого огонь еще не добрался, но вот-вот должен был добраться. И тут я совершенно отчетливо, как будто это произнес кто-то, стоявший рядом со мной, услышал женский голос: «Прыгай вниз, и ничего не бойся»! Я зажмурился, перекрестился, перелез через перила — и прыгнул. И упал на толстый, плотный слой снега. Из четырех детей, находившихся на колокольне, спасся я один.
— Господь выводит заблудших на путь…
— Нет! — перебив ее, зло крикнул магистр. — Ни на какой истинный путь Он никого не выводит! Всего лишь спасает. Потому что истины Он сам не знает!
Монахиня в ужасе закрыла рот рукой, но он, не обращая внимания, продолжал, словно доказывая уже самому себе.
— Он не столь самонадеян, как его наместники здесь, которые сами и выносят приговор, и исполняют его. Он никого не судит, потому что знает, что высшая истина только одна, а правда у каждого — своя. И слово у каждого свое. И опровергнуть слово можно только словом же. А не огнем… Не костром.
— Но ведь Он создал церковь свою… — робко попыталась возразить она.
— Не для того, чтобы она «выводила на путь» через костры! «Сотворим человека по образу Нашему и по подобию Нашему», сказано в Писании. Но потом, видно, передумал и сотворил только по образу. Подобия же предоставил нам добиваться самим…
— Я помню ваши лекции, магистр, — улыбнулась монахиня.
— Но это — нам! — не отреагировав на ее замечание, продолжал магистр. Святая церковь и ее служители тем и отличаются от нас, что уже имеют и образ, и подобие… Должны иметь, — поправился он. А Он никого не обрекал на костер, пусть даже в переносном смысле. Самых страшных грешников прощал и обращал. Словом обращал, словом! Вот в чем должно быть их подобие! Вот в чем смысл церкви! И вот в чем причина того, что сегодня она превратилась в то, во что превратилась!
— Ему легко было обращать, — попыталась возразить она. — Он был…
— Самозванцем! — ядовито перебил он. Обычным самозванцем. Никому не известным, пришедшим неизвестно откуда, с толпой бродяг. Назвал сам себя царем иудейским и стал читать проповеди — учить жить. Но ведь Ему поверили, за Ним пошли. Потому что умел убеждать!
Когда отгрохотало эхо его голоса, монахиня услышала, как об одно из окон капеллы бьется муха. После паузы магистр заговорил уже более спокойно.
— Задача церкви — спасать заблудших. Спасать, а не сжигать их самих и их творения. Выходит, они делают ровно противоположное…
Он замолчал, как будто припоминая что-то, и через секунду продолжил.
— Знаешь, в 1263 году, в Барселоне известный иудейский философ Нахманидес был вызван на диспут неким высокопоставленным церковным чиновником, который потребовал, чтобы Нахманидес ответил на обвинения против иудаизма. Против иудея был выставлен доминиканский монах Пабло Кристиани, сам бывший иудей, обратившийся в христианство. Судьей этого диспута решил стать сам король, Яков Арагонский. Спорили четыре дня, и в конце диспута король не только присудил победу Нахманидесу, но и выдал ему денежный приз, заявив, что никогда не видел, чтобы кто-то защищал явно неправое дело с таким искусством и благородством. Но главное — король перед началом диспута, понимая, что Нахманидес будет стеснен в приведении своих доказательств, предоставил ему полную свободу слова.
— Какой благородный король, — сказала монахиня с подчеркнутой иронией.
— Ну да — усмехнулся магистр. Но книги Нахманидеса он все-таки, приговорил к сожжению. Чтобы не злить церковь.
Оба замолчали. Эхо шагов учителя только подчеркивало стоящую в капелле тишину. Но через мгновение ее нарушил звук колокола, зовущий монахинь к утрене.
— Тайная вечеря перешла в тайную
