мне шагов. В дверь несколько раз громко постучали, и из-за неё послышался знакомый голос генерала.
— Друг мой, прошу вас! Несчастье! — кричал он, не переставая стучать.
Я тут же открыл дверь и в недоумении уставился на Аттера, тот тяжело дышал, будучи красным на лицо от быстрого подъёма по крутой лестнице. Запинаясь и проглатывая слова, он всё-таки смог донести до меня причину своего столь необычного поведения: как оказалось, сразу после нашего отъезда в доме, где бедный генерал снимал каморку, случился пожар. Напуганный хозяин направил в поместье срочную депешу, в которой обвинил во всём нечастного Аттера, списав это происшествие на его неблагоприятную ауру, поначалу спалившую его собственный замок, а затем принявшуюся и за другие дома. В постскриптуме он пригрозил генералу, что непременно даст этому делу ход и добьётся ареста прокажённого жильца. Само собой, честный Аттер никак не мог допустить такого развития событий и, дабы защитить свою репутацию, он принял решение немедленно отбыть в город для урегулирования проблемы. Меня генерал упросил остаться в поместье: моей задачей было охранять ценные сундуки в библиотеке, а также проконтролировать вечернее прибытие прислуги. Сам же Аттер, получив моё согласие, немедля запрыгнул в дилижанс с камердинером и приказал кучеру нестись в город.
В отсутствие хозяина находиться в поместье стало совсем невыносимо. В одиночестве мне стало мерещиться, что ужасные человеческие фигуры, изуродованные неведомым инструментом, сидят в тёмных углах коридора; что мерзкие потусторонние твари шепчут проклятия на своём языке, отсиживаясь в подвале, а рогатые чудовища, вылезшие из леса, окружающего поместье, уже облепили собой все окна и двери, перекрыв мне все пути к бегству.
Громкий раскат грома, разрядивший обстановку гнетущей тишины, заставил меня вскрикнуть от неожиданности. Всё небо заволокли тёмно-синие тучи, погрузив все окрестности в непроглядный мрак. Я проверил, заперта ли парадная дверь, убедился в целостности всех окон и, окончательно успокоившись, закурил папиросу, развалившись на своей кровати.
Дождь всё не утихал, с новыми силами колотя по пыльным стёклам, а гром и молнии становились всё чаще и чаще, наводя на меня необъяснимое чувство смятения и безысходности. Время неумолимо приближало вечер, поэтому я спустился в столовую, где в тусклом свете маленькой печки и двух свечей, вставленных в старые канделябры на столе, беспокойно сидел около окна, поглядывая на тропинку, ведущую к дому.
Сильный стук в парадную дверь напугал меня до такой степени, что я чуть не потерял сознание прямо в столовой. В глазах на секунду потемнело, а ноги стали ватными и слегка подкосились, заставив меня немного присесть. Стук повторился с ещё большей силой, тот, кто стоял по ту сторону был явно не на шутку раздражён и больше не мог терпеть. Совладав с собой, я попытался разглядеть пришедшего через окно, но нужного угла обзора достичь было невозможно, поэтому вскоре я оставил эти тщетные попытки и тихо проковылял в коридор, прислушиваясь к каждому звуку. Теперь в дверь уже не стучали, а по-настоящему били, словно стараясь снести её с петель. Холодные иголки ужаса кололи меня по рукам и ногам, а по спине вверх-вниз бегали маленькие букашки первобытного страха неизведанного. Тихо, стараясь не издать ни звука, я прошёл через столовую в кухню, где схватил первый попавшийся под руку нож, и, почувствовав некую уверенность, вернулся к парадной двери.
— Кто там?! — спросил я грубым голосом, искренне пытаясь не выдать своего страха.
— Я! — послышался хриплый, но ещё более грубый мужской голос из-за двери.
— Дворецкий?! — сопоставив в голове все факты, вдруг спросил я.
— Дворецкий, — согласился голос.
Правую руку, крепко сжимавшую кухонный нож, я убрал за спину, готовый в любой момент вернуть её в прежнее положение, а левой, слегка дрожащей, отодвинул металлический засов и слегка толкнул дверь. Она со скрипом открылась, запустив в коридор порыв холодного ветра. На крыльце стоял высокий лысый мужчина средних лет с густыми чёрными бровями и тоненькими усиками над верхней губой. Он был одет в чёрный шёлковый костюм, белую рубашку с двумя расстёгнутыми у шеи пуговицами и в блестящих белых туфлях, что оставались почти полностью чистыми. Несмотря на ужасный ливень, костюм был вполне сухой, поэтому я сразу сделал вывод, что дворецкий прибыл сюда в закрытой карете, но, что было крайне странно, ни звука копыт, топчущих размокшую грязь, ни шума от скрипучих колёс не было мною услышано. В тот момент я списал это на заглушающий все прочие звуки шум мощного дождя.
Мужчина учтиво поклонился мне, прошёл внутрь, вытер белые туфли о коврик и, ничего не говоря, поспешил к двери, ведущей к лестнице в подвал. Предположив, что дворецкому было необходимо удостовериться в наличии доставленной провизии, я воспользовался моментом и быстро вернул кухонный нож на его законное место. Уже на кухне мне в голову стукнула мысль, что прибывшему слуге было бы совсем необязательно знать о наличии необходимых продуктов, но стоило мне только сделать шаг в сторону коридора, как тут же из-за угла вывернул дворецкий, лицо которого расплывалось в такой жуткой улыбке, что усики неестественно деформировались, убегая на щёки.
— Что будет угодно, сэр? — спросил он, остановившись в дверях.
— Извините меня… э-э…
— Генри, сэр, — ответил дворецкий, завидев моё замешательство.
— Генри, — вновь начал я, — вы что-то искали в подвале?
— Лишь убедился в наличии продуктов для приёма, сэр, — спокойно ответил он, не убирая улыбки с лица.
— Как скоро прибудут служанки?
— Не могу знать, сэр. В такой дождь ни один кучер не погонит своих лошадей в наши края.
— Пока можешь занять спальню прислуги, Генри, — говорил я, проходя мимо него.
Дворецкий не шевелился, лишь следил взглядом, а затем и всей головой за моими передвижениями, и даже когда я окончательно скрылся за аркой, ведущей к лестнице на второй этаж, мне не удалось расслышать ни малейшего шороха, сообщающего о каком-либо движении этого человека.
В тот вечер я решил не ужинать, о чём сообщил дворецкому, смиренно стоящему около входа в гостиную. Тот молча кивнул, вновь расплываясь в улыбке. А под самую ночь, когда мрак за окном стал настолько плотным, что даже еле различимые контуры окружающих деревьев нельзя было разглядеть, сердце моё заколотилось с такой силой и болью, что я немедленно принялся перерывать свой чемодан в поиске сердечных капель. Спустя несколько минут боль отпустила, уступив место панике. Что-то не давало мне покоя, пугало меня, но я никак не мог понять что именно. Наконец, приняв решение внушить себе чувство полной безопасности, мне пришлось разыграть для себя небольшой показательный спектакль. Спустившись вниз, я прошёл в столовую,
