язык не слушал меня. Я даже рот открыть не сумел. Даже. Не сумел. Открыть. Рот. Меня поразило, что сразу похолодели два сросшихся пальца на правой ноге. Значит, закончилось чудо. Даже в Сибири, в ссылке, в жуткие холода, когда все тело обращалось в едва дышащий, едва колышущийся на ветру кусок льда, эти два маленьких героя не мёрзли. Никогда! Не поддавались они холоду и в зимнем Петрограде, и в крещенские морозы в Москве. Нигде! А тут, на тёплой даче — прекрасный у меня истопник, как долго я их перебирал! — на тёплой даче, в начале весны, пальцы первыми дали предательский сигнал: «Нам холодно! Укутай нас!» Значит, чудо закончилось. (Закуривает, садится, со злым весельем смотрит на суету вокруг своего тела.) Теперь-то можно. (Пауза.) И — никого. Даже Ильич, который посещал мои видения регулярно, не пожелал прийти в предсмертные галлюцинации…
Над сценой раздаётся грандиозный хриплый кашель.
Хрущёв. Будьте здоровы, господин президент!
Сталин (в гневе). Следуйте тексту!
В зале оживление.
Первый врач. Мы должны…
Второй врач (перебивает первого). Поставить товарищу Сталину пиявки.
Первый врач. По восемь.
Второй врач. За каждое ухо.
Приступают. Валя рыдает все сильнее.
Сталин. По восемь за каждое ухо. Пиявки приступили к работе во благо партии и народа. Мне лучше не становилось, а шестнадцать крохотных уродцев, восемь за левым ухом и восемь за правым, наливались моей кровью на глазах соратников. И вот мы с товарищами любуемся друг на друга, и я слышу запах их страха — они боятся меня, друг друга, самих себя. Они растеряны, подобно актёрам, которых выпустили на сцену, но текста не дали. Что же делать? Вдруг промолчим слишком длинно? А если заговорим неуместно? Все может принести смерть — и слово, и молчание…
Вдруг останавливается. Решительно подходит к Человеку из министерства, играющему врача.
Сталин. Нам продолжать? Президент не закончил обедать?
Человек из министерства. По… По моим расчётам… Если, если исходить из моего опыта… Сейчас подают десерт. Надо продолжать. Нам дадут сигнал.
Сталин отходит от человека из министерства.
Сцена четвертая. «Усики выращивает нам на радость»
Появляется Ленин.
Ленин. Пламенный колхидец! Чудесный грузин!
Сталин. Владимир Ильич! Я ждал! Здравствуйте?
Ленин. Здоровья нам друг другу желать глуповато.
Сталин. Потому что поздновато?
Ленин. Мне-то уж точно. А вы ещё…
Сталин (трогает свой пульс). Вроде жив пока.
Ленин (указывает на группу соратников вокруг тела Сталина). Когда пульс прервётся, они вас ко мне подложат…
Сталин. Подложат?
Ленин. Все веселее будет, а то у меня там скука смертная… Ходят, пялятся и молчат… Тишина жуткая, нерушимая, три года назад муха залетела, как я был рад ей! Я бы стоя её поприветствовал, если бы мог. Но её убили, а мавзолей на время охоты закрыли. Лейтенант и два майора гонялись за крылатой тварью, как три циркача, я девять дней потом эту чудесную сцену вспоминал, и посмеивался, но тайно. Вот так… Правда, усы кололи нижнюю губу, меня же почти не бреют. Все восхищаются — ах, у него растут усики, ах, тридцать лет как мёртв, а усики нам на радость выращивает, уж не воскреснуть ли намеревается наш любимый, наш родной?..
Слышен глухой удар.
Берия (шипит, трясясь от гнева). Вы что натворили? Вы уронили зубы товарища Сталина!
Первый врач. Нам нужно было опустошить полость.
Второй врач. Он не нарочно, он от благоговения.
Первый врач. Что значит — он? Это ты уронил.
Второй врач. Я сам себя, что ли, локтем толкнул?
Первый врач. У меня никогда не было локтей…
Второй врач. Что ты несёшь? А!.. Так хочешь получить мою кафедру?
Первый врач падает на колени.
Первый врач. Он бредит. Мы искупим.
Второй врач падает на колени.
Второй врач. Я брежу. Мы искупим.
Берия. Под трибунал пойдёте! Оба!
Сталин и Ленин хохочут, правда, Сталин хохочет с горечью.
Сталин. Выронили зубы товарища Сталина. Стремясь опустошить полость. Да, это посильней Фауста…
Ленин. А вы не представляли, что однажды подле меня ляжете? Что у нас впереди — совместная вечность?
Сталин. Бывало… Когда приходил в Мавзолей… Это же бессмертие?
Ленин. Паршивенькое… Но уж какое есть. А какие будут к нам очереди! Коммунисты Таиланда, Франции, Бангладеша, Германии… Со всего мира потянется могучий коммунистический поток, а мы будем лежать рядом, и тииииихо, тииииихо так разговаривать… У меня там есть кое-какие забавы, я покажу…
Сталин. Забавы?
Ленин. Покажу!
Сталин. А если смерть меня не примет? Если оставит тут лежать годами? Оставит им на посмешище, им на поругание!..
Ленин. На этот счёт не расстраивайтесь. Вы умрёте на рассвете. Гарантирую. (Протягивает ему бритвенные приборы.) А пока… Вы… Чувствуете мою просьбу? (Сталин принимает приборы и начинает подравнивать Ленину усы и бороду.) Да! Великолепно! Как тогда, в октябре семнадцатого!.. Чтобы я мог наконец смеяться и не колоться! Да! И сбоку, сбоку… Без широких жестов! Действуйте как тогда…
Сталин. Перед вашим выдающимся, историческим выступлением!
Ленин. Вы тогда превосходно подровняли мне бороду и усы! Я знал, кому поручить. (Косится на слишком размашисто гуляющий бритвенный нож.) Вы бреете или дирижируете?
Сталин. Тогда было трудно добраться до Смольного, я еле успел, чтобы вас постричь да побрить… Помните, как в то время открыли доступ к царским винным складам, и стали спиваться все, даже пожарные? Тогда по вашему приказу разбили все бутылки и бочки, и люди лакали вино и водку прямо из канав… Перед тем как совершить историческое обривание вождя мирового пролетариата, я проезжал мимо Зимнего и видел, как мужики и даже бабы пьют из луж новый революционный напиток…
Ленин (хохочет). Грязь со спиртом? А почему именно такие образы ваша память сохранила? О том великом времени? Проспиртованная грязь… Почему?
Сталин. А ваша?
Ленин. Эй! Осторожней, колхидец!
