жизни. Она ушла. Водка кончилась. Я был кристально трезв. Всю водку сожрал стресс, печени и мозгам ничего не досталось.
В тот вечер я опоздал на поезд — оказалось, он шел с Ладожского вокзала, а не с Московского. До утра гулял с петербургскими друзьями и пил водку. Сел на «Сапсан». Это были омерзительные четыре бессонных часа в вертикальном положении.
Тизер был быстро смонтирован, озвучен, и опубликован в сети. Большей частью комментарии были негативными, при этом направленными в основном против меня. Людям не нравились мое лицо (по мнению критиков, совсем не писательское) и мой голос. Двигался я тоже как-то неправильно (и при ходьбе, и при сексе), а футболка у меня была слишком модная.
Я и не подозревал, что люди могут быть так несправедливо жестоки ко мне. Но комментарии все появлялись и появлялись, и я не мог оторваться от их чтения.
Десятки раз я слышал о том, что переживали люди в подобных ситуациях, и теперь я ощутил на себе, каково это — чувствовать себя даже не голым, а вовсе без кожи, и когда сотни равнодушных людей как будто тыкают в тебя тонкими прутиками, и ты понимаешь, что они причиняют тебе эту боль не из каких-то извращенно-садистских чувств, а просто от скуки.
Жука опять работал с утра и до ночи — писал сценарий, обзванивал и собирал людей, искал деньги, но при этом находил силы и время, чтобы тормошить, увещевать, нянчить меня.
Кристина опять была передо мной. Наверное, нужно было съехать с квартиры, каждый квадратик которой напоминал о ней. Я умудрился найти еще один волос. Странно, почему они не кончались, ведь я убирал кровать. А может, волос был не ее? Длинный, каштановый, так выглядят чуть ли не большинство волос на женщинах. Выбрасывать я его не решился, а просто оставил лежать там же, где он и был.
Я работал над дикцией, я смотрел кино, если Жука звал меня в офис, приезжал туда. В общем, поддался течению. Главная героиня все не находилась, и моя самооценка опускалась все ниже — я был уверен, что просто никто не хочет со мной сниматься.
Приближался первый съемочный день, а вместе с ним и паническая атака, и меня уже совершенно не волновало отсутствие партнерши, Кристина, и все остальное, главным было сохранить себя в целости, не выброситься от ужаса из окна. Я прочитал, что для того, чтобы чувствовать себя увереннее, актер должен максимально хорошо знать свой текст. И я читал реплики раз за разом, понимая, что они не особо подходят мне. Жука уверял, что сценарий — это просто черновик, и на съемках все произойдет само собой, что все сделает за нас удачная импровизация.
Я разминал лицо, показывая гримасы в зеркале. Мне в самом деле стало казаться, что я могу что-то сыграть, появилась надежда, а с надеждой и страх, что я не оправдаю ее.
Ночь перед съемками я не мог уснуть и даже не ворочался, а просто лежал, разбитый страхом. Казалось, что если я хоть немного пошевелюсь, буду вытряхнут в эту реальность, беспощадную, слишком жестокую ко мне. Я окажусь на круглой арене или на ринге, среди множества злых лиц, которым не терпится бросить мне злой комментарий. Я представлял камеру как огромное черное чудище, выплывающее из темной воды. Она сверкает, смотря на меня круглым стеклянным глазом, и я цепенею, цепенею, и жду, пока она не подплывет.
Жука потрепал меня по щеке, выведя из оцепенения: «Пора вставать, моя маленькая кинозвезда».
Ехали в тяжелом молчании. Я даже отсел от него, сел в самый дальний угол маршрутки, прижался к окну, бился лбом о стекло на каждой колдобине. Хотелось разбить нос. Или поставить себе синяк. Хотя это бы не спасло — гримеры его все равно замажут.
Жука волновался, что мы опоздаем, но мы приехали первыми, и пришлось еще долго ждать остальных.
На такси доставили музыканта Феликса Бондарева, он должен был играть наркомана, с которым мы оказались в одной камере. Опять появилась водка. Мы стали пить, хотя не было и десяти утра. Раньше со мной такого не было. Одновременно маленькая милая девушка накладывала на меня грим.
Первая сцена, снимавшаяся в спецприемнике, прошла не так плохо, мне как раз нужно было играть не спавшего всю ночь, страдающего человека, что я и сделал. Удалось даже немного поспать днем, перед другими важными сценами.
Затем была сцена объятий с бездомным псом. По сценарию, я уволился, послав подальше начальника, и, выйдя на улицу, увидел пса. Мне захотелось его обнять. Я обнял его. Такая сцена. На роль бездомного пса нашли смертельно больного трехногого пса из приюта. Пса звали Кубик, он еле ходил, настроение у него было неважное, а мне нужно было тискать его, мять и прижимать к сердцу. Мне все никак не удавалось как следует его обнять, он трясся на слабых ногах, а на земле были острые камни, упав на которые, пес бы уже никогда не поднялся.
От камеры и скопления людей он терялся и злился, и несколько раз укусил меня — сначала в лицо, а потом за руку. Получилось не очень сильно. Я наступил ему на лапу, и он хромал. В конце концов мы домучили эту сцену.
Следующей локацией был магазин одежды, и мы долго ждали, пока он закроется для посетителей. Мы сидели всей съемочной группой в скверике возле хоральной синагоги на Китай-городе и смотрели, как солнце закатывается. Скверик оказался местом встречи полууголовных бичей-гомосексуалистов, словно сошедших со страниц книги Жана Жене «Богоматерь цветов». В книге эти герои описаны весьма изящно, а в жизни они все время чешутся, кричат друг на друга, пьют пиво из двухлитровых бутылок, и вокруг них роятся мухи. Я выпивал свой портвейн и думал, что если свяжу судьбу с актерским ремеслом, то через несколько лет буду гармонично смотреться в такой компании.
В примерочной магазина я переоделся в красную корпоративную футболку с надписью «Эмергент». Мы снимали сцену увольнения, которая предшествовала сцене объятий пса. Поймав свой взгляд в зеркале, я понял, что ничего не выйдет.
Саша, аспирант философского факультета ВШЭ, мастерски вжился в роль бездушной мрази — директора магазина, в котором работал продавцом-консультантом мой герой. Мне сначала нужно было немного попереставлять коробки с вещами, затем попросить отпустить меня на встречу с издателем, когда же я получал отказ, то должен был начать психовать, сорвать с себя футболку, что-нибудь прокричать, и все такое.
Я играл невероятно
