взгляды анафеме.[41] Зачем же нужно было Кантакузину многократно «издавать» свое сочинение после собора? Очевидно, как и «Переписка», оно было рассчитано на широкую публику и имело важный для современников публицистический смысл.
Церковный собор, состоявшийся в апреле 1368 г., не только осудил латинофильские взгляды Прохора Кидониса, лишил его сана и предал анафеме, но и причислил Григория Паламу, на учение которого Прохор нападал, к лику святых, постановив ежегодно праздновать его память (14/27 ноября и во второе воскресенье Великого поста). Этот собор, в отличие от прежних, не был созван императором:[42] патриарх Филофей, поддерживаемый Кантакузином, действовал независимо и в направлении, противоположном не только политике императора, но и политике определенной церковной группировки, во главе которой, по-видимому, стоял игумен столичного монастыря των Όδηγών, епископ Тирский, о чем свидетельствует написанный примерно в это время[43] проект антиохийских определений, подвергающих анафеме паламитов. Кантакузин, надо думать, имел в виду этих людей, когда писал в предисловии к «Опровержениям», что «уже в четвертый раз поднялись некие и подобно предыдущим высказали кощунственные слова о Божьем свете». Совпадение активизации антипаламитов с подготовкой поездки Иоанна V Палеолога в Рим вряд ли может быть случайным. О шатком в это время положении исихастов в столице может свидетельствовать и тот факт, что патриарх Филофей вынужден был прибегнуть к хитрости, чтобы заманить Прохора на первое заседание собора, но не смог побудить того явиться на остальные.[44] Момент, видимо, был критическим.
В сентябре 1368 г. вернулись в Византию от папы два греческих посла, после чего Иоанн V должен был ехать в Рим. Надежда на созыв Вселенского собора еще теплилась, и потому Кантакузин приложил все силы к тому, чтобы разъяснить Православие Павлу, ведя с ним богословские разговоры,[45] пока Павел в августе 1369 г. не отбыл из Константинополя с вестью к Урбану V о скором прибытии Иоанна V.
В августе же 1369 r. Иоанн V Палеолог прибыл в Рим к папе Урбану V для подписания символа унии. Сентябрем этого года датирована первая из сохранившихся рукописей (Paris. gr. 1241), переписанных Цикандилисом в Мистре. (Весьма вероятно, что Кантакузин со своим окружением прибыл на Пелопоннес из Константинополя на том же корабле, что вез Иоанна V Палеолога, его зятя, в Италию, в Неаполь.) Разговоры с легатом Павлом были выпущены Кантакузиным в свет в виде переписки,[46] когда в Мистре он занялся издательской деятельностью. Не может быть сомнений, что размножение списков защищающих и разъясняющих Православие произведений Кантакузина и их распространение (если верить Димитрию Кидонису) вплоть до таких земель, как Малая Азия, Кипр, Палестина, Египет, Трапезунд и Херсон,[47] имело целью укрепление верности греков и не греков Православию и должно рассматриваться как противодействие политике Иоанна V Палеолога, давно стремившегося — в расчете на военную помощь западных государств против турок — к подчинению Византии церковной власти римского папы и теперь решившегося признать эту власть.
18 октября 1369 г. Иоанн V Палеолог в Риме торжественно подписал символ унии. Но с ним не было ни одного священника,[48] а это означало, что дело подчинения «схизматиков» осталось в прежнем положении.
Помимо дальнейшего развития самих событий, ряд документов ясно свидетельствует, на чьей стороне осталась тогда моральная победа. В апреле 1369 г. некий монах Федорит, который «был отлучен от Церкви и уходил к латинянам», письменно порицал критиков исихазма и латинские обычаи.[49] В июне того же года подобным образом поступили братья Хлор, Димитрий и Даниил.[50] В октябре оправдывался и порицал «западников» монах Нифон,[51] а в июне 1370 г. — некий Филипп Ламелин.[52] В мае 1371 г. «отбрасывает нечестие» иеромонах Симеон,[53] в октябре заявляет о непричастности к ваарламитам Ксенофонт...[54]
В 1370 г. папа официально отверг идею церковного собора, так как бесплодные дискуссии, заявил он, могут набросить тень сомнения на доктрины, уже одобренные Римской церковью.[55] Последние надежды на возможность дружеского союза с Западом должны были рухнуть.
Иоанн Палеолог вернулся в Византию только через два года, с трудом выбравшись из венецианской долговой тюрьмы. Тогда же вернулся в Константинополь из Мореи, от своего сына, и Иоанн Кантакузин. От неприятностей, которые для бессильного императора могли последовать от подданных за измену Православию, спас несчастного Палеолога, надо думать, его авторитетный тесть,[56] который неутомимо продолжал свою деятельность: теперь он заботился о состоянии умов на Кипре.[57]
Таким образом, выступление Кантакузина с «Опровержениями» против Прохора Кидониса можно рассматривать как эпизод внутренней борьбы в Византии, в которой император из династии Палеологов снова потерпел неудачу.[58] Полное, теперь и моральное поражение понесло и государство Палеологов. В дальнейшем Церковь уже не имела опоры в государстве, а, напротив, сама его поддерживала,[59] но лишь в той мере, в какой политика этого государства не причиняла ущерба Православию.
С этой поры вплоть до падения Константинополя Палеологи, будучи не в силах изменить свою традиционную политику, все больше утрачивали реальную власть над греческим народом. Обретали же ее турки и Православная церковь. В статуте Османской империи фактическое положение вещей было лишь закреплено юридически.
«Слова» Иоанна-Иоасафа Кантакузина против иудеев представляют обычный для его полемического творчества — и для Византии в целом — «сократический» (платоновский) диалог, где вопросы, возражения и восклицания собеседника служат облегчению читательского восприятия того, что устами главного героя пространно излагает автор. В этом диалоге Кантакузин ведет речь о христианском понимании Ветхого Завета и его связи с Новым. Тема, надо заметить, всегда актуальная для христиан, берущих в руки Ветхий Завет.
Не случайно, конечно, то, что излагается это в форме диалога с иудеем. Диалог христиан с иудеями о Ветхом Завете начался очень рано — с самим возникновением христианства. Иисус Христос и апостолы обращались прежде всего к тем, кто знал и чтил Ветхий Завет. И какое-то время христиане имели одну общую с иудеями Книгу, только воспринимали ее — после Христова воскресения и сошествия на апостолов Святого Духа — не так, как те. Видя в ней прообразования того, что осуществил Иисус Христос, христиане различали в ней, можно сказать, больше смыслов, нежели иудеи. Именно как «пестун во Христа», как подготавливающий Новый Завет, Ветхий Завет был включен в состав христианского церковного канонического Священного Писания.[60] Кантакузин в своем Диалоге как раз и старается показать, «как родственны друг другу Евангелие и Закон (...) и как объединяет их
