Буквы… – передразнил Серафим. – Это явно подпись. Видишь – инициалы и какая-то фамилия сокращенно.
- Ну и что?
- А то! Иконы не подписывают! Это не картина.
- Ну и что из этого?! А эту кто-то подписал!
- Я не думаю, что это икона. По крайней мере, точно не православная икона и не изображение Николая чудотворца.
Серафим подошел к иконостасу, отодвинул белую полотняную шторку.
- Глянь. Пылищи тут куча…
Коля привстал на цыпочках, посмотрел на полочку, где стояли два небольших образа. Посередине в пыли была полоса – очевидно, именно отсюда Зоя сняла икону. Но она не совпадала с шириной доски, которую Зоя держала в руках, снятая икона явно была меньше.
- След не совпадает… – протянул Коля.
- То-то и оно.
- Ерунда какая-то.
Серафим пожевал губу и сказал:
- Надо еще раз опросить тех, кто кутил в доме Клавдии. Кто-то из них врет. Поможете мне? Люди, когда видят милицейские погоны, как-то сговорчивее… Да и не местный я, вас скорее послушают.
Коля высоко поднял бровь и не сказал ни нет, ни да.
***
Нине он ничего не рассказал про то, что происходит в доме Болонкиной, и на все вопросы жены отвечал уклончиво. Однажды ночью, в свой отсыпной, он проснулся среди ночи от знакомого тошного чувства – его слегка мутило, гулко стучало сердце, гоня пульсирующую кровь к голове.
Он тихо слез с кровати, стараясь не разбудить посапывающую Нину, прошлепал босыми ногами на кухню. В одних семейниках сел на табуретку, и, не включая света, закурил. За окном в крошечной амплитуде покачивался фонарь, конус света чуть заметно колебался. Падал редкий снег, а в Колиной голове прокручивалась снова и снова фраза из песни Бернеса: «Темная ночь разделяет любимая нас… Темная ночь…»
Коля помотал головой, отмахиваясь от надоевшей мелодии, глубоко затянулся. Эта неподвижная девушка, чертовщина в доме Болонкиной незаметно нарушили его мир. С самого детства он твердо знал, что нет ни Бога, ни черта, на ада, ни рая. Есть непоколебимый советский материализм, и смысл этой жизни – в самой жизни. В горячих темно-карих глазах Нины, ее приятно-податливой мягкой груди под его ладонью, в грубых соленых шутках сослуживцев, в веселом матерке Иван Иваныча, в холодном и свежем запахе воды из обледеневшей колонки. Но эта неподвижная девушка перечеркнула все. Наверное, можно было как-то по-научному объяснить ее паралич, можно придумать объяснение и той ночи, когда кто-то ломился в дом Болонкиной и говорил голосом постового Мити, можно было объяснить тяжелое чувство и тошноту… Но сам Коля чувствовал в этом все что-то глубоко неправильное, противоположное и даже враждебное всему, к чему он привык.
***
Первая, к кому отправились Коля и Серафим, была Рая Телецкая. Маленькая комнатка в коммуналке густо пропахла духами и была увешана фотографиями актеров – в парадных неестественных лицах Коля узнал Любовь Орлову и Георгия Юматова. Рая сильно волновалась, краснела и мяла в руках носовой платок.
- Я ничего не знаю. Меня уже допрашивали… Я ничего не видела!
- Что-то все-таки видели, – мягко сказал Серафим. – Почему Зоя полезла на иконостас? Правда, что хотела потанцевать с Николаем угодником?
- Нет, – решительно ответила Рая. – Люди болтают, но она ничего такого не говорила.
Коля и Серафим переглянулись.
- Не говорила? – напряженно переспросил Серафим.
- Нет. Она и не танцевала, обиделась на Витальку. Нас мать его впустила, и все подумали, что это было странно – он же нас позвал к себе к определенному времени. А сам пришел через несколько часов после того, как все уже гулять начали. Ну и Зоя обиделась – она же с ним вроде как встречается.
- А ты видела, как Зоя снимала икону? – спросил Коля.
- Нет. Мы танцевали с Пашей, и я на Зою посмотрела уже после того, как девчонки визжать начали. Сначала думали, что она шутит, а когда понятно стало… я очень испугалась.
- А правда, что был гром? – подался вперед Серафим.
- Нет, не было ни грома, ни молнии. Это уже Клавдия потом разнесла, но ее не было к тому времени дома, она ушла к соседке и не могла ничего видеть.
- А почему Виталий пришел позднее, если пригласил вас к определенному времени? – спросил Коля.
- Я не знаю. Но помню, что Зоя очень злилась и постоянно смотрела в окно – Витальку высматривала.
Серафим помолчал с минуту, подергал короткую седую бородку. Внимательно посмотрел красной и перепуганной Рае в глаза:
- Скажите, а что вы почувствовали там, в доме, когда Зоя окаменела?
Рая покусала нижнюю губу, подумала. Наконец произнесла:
- Знаете, я выпила там немного, и меня мутило. И накатывало так, знаете… К сердцу подступало, в ушах шумело. Но я подумала, что это от самогонки…
- И это все началось после того, как Зоя окаменела?
Рая покачала головой:
- Нет… Немного раньше. Когда пришел Виталий.
Когда они вышли из дома Раи, Коля посмотрел сбоку на священника и нетерпеливо произнес:
- Ну..?
- Надо опросить еще кого-нибудь. Но то, что она сказала, уже интересно.
- И что же в этом интересного?
- Вывод номер один: доску Зоя все-таки сняла с иконостаса. Вывод номер два: на доске не Николай-угодник, теперь я уверен.
- Но Болонкина утверждала, что пропал Николай угодник!
- Он и пропал, – покивал Серафим. – Но Зоя держит точно не эту икону.
- Я ничего не понимаю, – уныло проговорил Коля.
- Я пока тоже не до конца… – задумчиво протянул Серафим.
Они обошли еще двух девушек из числа гостей Болонкиной – Катю Еремину и Ольгу Вожеватову. Ольга не сказала ничего нового, только подтвердила, что Зоя действительно тянулась к иконостасу, это она видела своими глазами. А вот что она оттуда сняла, не знает, ее в этот момент страстно прижимал к себе в танце Дима Стычкин. Катя же сказала, что вообще не видела, как Зоя снимала икону, и обратила на нее внимание только тогда, когда увидела, что та застыла неподвижно посредине горницы. Уходя, Серафим спросил Катю:
- А
