ни ей, ни ему. Впрочем, Эйфель осознает свой промах и гладит руку Клер своей рукой с йодистым запахом моря:
— Прости меня, милая… Мне иногда недостает деликатности.
Клер не может устоять перед отцовской улыбкой, ее обида мигом рассеялась. Отец и дочь обожают друг друга. «Эти двое — не разлей вода», — говорят служащие «Предприятия Эйфеля» в Леваллуа-Перре, когда Клер заходит проверить, не забыл ли отец надеть шарф, или приносит ему корзинку с обедом. Гюстав — ее отец, ее идеал, ее идол. Она говорит о нем с неизменным восторгом. «Да ты в него прямо влюблена!» — подшучивают над Клер друзья. Но она лишь пожимает плечами, ее это нисколько не шокирует.
— В каком-то смысле, да. Он — мужчина моей жизни. По крайней мере, в данный момент.
Именно поэтому она и захотела встретиться с ним нынче вечером. И даже сама назначила встречу на бульваре Сен-Жермен, в ресторане «На рейнских берегах», зная, что это излюбленное заведение отца. Ибо она хочет сообщить ему нечто важное, требующее его внимания и одобрения. И лучше, чтобы это произошло в привычной для него обстановке.
— Папа, я хочу сказать тебе…
Эйфель благосклонно поглядывает на дочь, но мыслями он явно далеко. Он заглатывает одну устрицу за другой, втягивая их в рот с вульгарным шумом, который всегда приводил в ужас его супругу. «Гюстав, ты похож на осьминога!» — говорила она, готовая выбежать из комнаты. Клер унаследовала от матери это отвращение, но сегодня ей придется потерпеть: неподходящий момент, чтобы делать отцу выговор.
— А ну-ка, давай, я угадаю, — отвечает он, проглотив очередную устрицу. — Ты решила бросить юриспруденцию ради школы Изобразительных искусств?
— Я хочу выйти замуж…
Клер сама себе не верит: неужели она все-таки вымолвила это?! Все ее тело словно наэлектризовано, но это замечает только она одна. В зале стоит такой шум, что отец не расслышал ни слова.
— Как ты сказала?
Клер заставляет себя улыбнуться и повторяет, отчеканивая каждый слог:
— Я-хо-чу-вый-ти-за-муж.
Эйфель невозмутимо пожимает плечами и надолго припадает к пивной кружке, которую принес официант.
— Ну, разумеется, это когда-нибудь произойдет, — отвечает он, отирая с усов пивную пену. — А пока бери-ка, ешь устрицы! Йод очень полезен для здоровья. И для роста. В общем, для всего.
— Папа…
Неужели отец издевается над ней? Иногда он ведет себя как озорной мальчишка, заслуживающий хорошей порки. Вот тогда он получил бы право называть ее мамочкой…
И Клер готовится снова пойти в наступление, как вдруг около них возникает тень…
Подумать только: Клер рассказала Компаньону, что собирается обедать здесь с отцом, более того: призналась в своих планах, умоляя не раздражать его сегодня. Особенно сегодня, это важно как никогда. Но предают нас самые близкие… Вот уже десять лет, как инженер и бывший плотник работают так дружно, что Жан давно считается членом их семьи. По крайней мере, так думала Клер.
Увы, Компаньон уже не тот добрый дядюшка, каким был прежде. Сейчас он — именно компаньон, притом сильно озабоченный. Не взглянув на Клер, он раскладывает на столе деловые бумаги, прямо на мокрых разводах от устриц и пивных кружек.
— Ты обедал? — спрашивает Эйфель и, не дожидаясь ответа, командует: — Дюжину Фин-де-Клер для господина! — Потом выхватывает газету, которую Компаньон держал под мышкой. — Ну-ка, что там пишут о моей американской медали? Фотографии есть?
— А я думал, тебе плевать на почести.
— На почести — да, плевать. Но не на рекламу. С этим-то, надеюсь, ты не будешь спорить?
Клер съёживается, пока ее отец внимательно просматривает каждую страницу «Фигаро». Компаньон наконец обращает на нее внимание, вспоминает о ее просьбе и притворяется огорченным. А Клер не сводит глаз с отца:
— Папа, мы можем наконец поговорить?
Отец ее уже не слышит: Компаньон протянул ему папку с бумагами на подпись, и он их подписывает, лист за листом.
— Извини, Клер, дорогая, — смущенно бормочет Компаньон, — но ты же понимаешь…
— Конечно, понимаю.
Клер прекрасно знает это правило несокрушимой собранности, которой отец прожужжал ей все уши. «Будьте предельно сосредоточены на том, кто вы есть и что делаете. Никогда не отвлекайтесь от своего занятия, понятно вам, дети?» — «Да-а-а-а, пап…»
Внезапно Эйфель бесцеремонно швыряет одну из бумаг Компаньону:
— С Пуларом тебе нужно будет поторговаться, на этих условиях я платить не собираюсь.
Подписав еще с полдюжины документов, Эйфель откидывается на спинку диванчика, словно атлет после тяжкого усилия; он снова безмятежен и одним глотком выпивает сразу полкружки пива.
Клер уже не хочется продолжать затеянный бой. У ее отца прямо-таки талант портить любую семейную встречу.
Тем временем Компаньон, слегка смущенный тем, что омрачил их ужин, никак не решится уйти и, чтобы не выглядеть трусом, спрашивает Эйфеля:
— А все же: ты подумал о Всемирной выставке? О монументе?
Эйфель пренебрежительно отмахивается:
— Только не начинай всё сначала. Меня интересует метро и только метро.
Он кладет ладонь на руку дочери и командует:
— Клер, скажи ему, что метро — это символ прогресса!
Клер печально и покорно повторяет, как попугай: «Жан, метро — это символ прогресса», но Эйфель не замечает иронии в голосе дочери. Напротив, радостно кивает, крайне довольный ее поддержкой.
Клер съеживается на стуле и, подмигнув Компаньону, добавляет:
— Впрочем, монумент тоже может быть впечатляющим.
Эйфель удивленно смотрит на дочь, а Компаньон подхватывает её фразу на лету:
— Поверь мне, монумент стоит того, чтобы заключить на него договор. Вот на чем можно завоевать репутацию.
Еще одно слово, которое раздражает Гюстава… Репутация — скажите, пожалуйста!
— А ну-ка, объясни мне, какой интерес возводить сооружение, которое ничему не служит и которое придется затем сносить?
— А что, разве оно будет временным? — удивленно спрашивает Клер.
— Ну, каких-нибудь двадцать лет, — бурчит ее отец. — Для вечности — все равно, что секунда.
Компаньон стискивает зубы, но не считает себя побежденным.
— А ты помнишь проект Кёхлина и Нугье?
Эйфель делает вид, будто роется в памяти. На самом деле он прекрасно знает, о чем речь. Та башня показалась ему безобразной донельзя, и он приказал своим подчиненным подготовить другие проекты[12].
— Ты имеешь в виду тот торчок, который они уже много месяцев пытаются нам всучить? Надеюсь, ты шутишь?
— Но их башня действительно стоит того, чтобы ты еще разок на нее посмотрел.
Эйфель пожимает плечами.
— Башня… Кому она нужна, эта башня!
— Может, и не нужна, зато видна отовсюду.
Услышав это, Эйфель замолчал и призадумался. Клер встает из-за стола.
— Я вас, пожалуй, оставлю…
Эйфель ласково улыбается дочери.
— Ты уверена, дорогая?
— Уверена… в чем?
— Что ничего
