не удержать. Иной раз найдется один такой тщеславный подлец, раскричится, что выкопал эдакое из их родной многострадальной земли. В научных кругах ему уважение и почести, а народу что? Страх. Что нарушил пришлый чужак покой их предков, а местным жди от них мести: катастроф, смертей, бедности… Взял время на подумать зам главы района и в пьяных расхристанных чувствах отправился к Бирке.
За советом, как бы. Малтаев легко просек ситуацию и решил разыграть новую карту. Заявил, что знает, где мумия. Для наглядности сунул под нос фотокарточки. Знает, в отличие от брехуна археолога. И мумия эта может преспокойно храниться у него на депозите, а может раствориться в кислоте вместе с археологом – всё зависит от решения администрации. А предложение такое: будущему газопроводу придется сделать небольшой крючок в обход всем нам тут известной «заповедной» зоны. Договор уже сугубо между администрацией и Бирке Малтаевым должен подразумевать, что смотрителем этого «заповедника» станет Бирке…
Местный тату-мастер Мерген (Меткий, Быстрый) Теменев (Игла) мучительно искал новые темы для татуировок. Ему предстояло отправиться на большой конкурс в Барнаул, и он понимал, что отметить его смогут, только если он привезет что-то уникальное, самобытное, местное, колоритное… Старый друг, художник, предложил обратиться к шаману. Якобы его самого когда-то шаман вытащил из творческого кризиса. Как Мерген не потешался над всеми этими плясками с бубном, делать-то хоть что-то было нужно. И назавтра же, прикрыв салон, катил на своем расписном, будто тоже искусно татуированном, стареньком кроссовере в сторону лагеря, обычно разбиваемого просителями вокруг уединенного жилья шаманов…
Подземный толчок под моргом был тогда не единственный в районе. Синхронный – приподнял аил, где беседовали мать Лены и на редкость трезвый Кондрат Чуданов. Который всё никак не мог убедить женщину, что нет у него больше дара, а за цирком – это к сынку. И тут качнуло снизу всех и какой-то иной силой заставило Кондрата посмотреть на притихшую в углу юрты Лену. Лена же смотрела в ответ на Кондрата и повторяла:
– Что же ты не ищешь меня? Что же не вернешь никак моему господину?
Еще больше испугался Кондрат, чем когда увидел Эрлика. Взбеленился, прогнал всех из юрты. А вечером, напившись, что еле на ногах держался, бродил среди машин туристов и вперивался безумным взглядом в каждое лицо, пока не дошел до машины татуировщика, на которой вдруг стали оживать аэрографические драконы. Мерген за рулем, глядя Кондрату в глаза, произнес:
– По знакам ищи, старик. Ищи по знакам моей собственности.
Выдрал Кондрат Мергена из машины, потащил к аилу. А там камлание в самом разгаре. Разогнал всех Кондрат, отобрал бубен у сына, а Мергена усадил у костра. Приготовился, сам, закатил глаза, бухнул в бубен, загудел гортанно…И пошло. Постепенно, пока творил самозабвенно Кондрат обряд, Мерген и сам впадал в транс. В какой-то момент рука потянулась к блокноту за поясом, другая – за карандашом, и принялась покрывать страницы эскизами причудливых животных…
…такие же точь-в-точь были вытатуированы на конечностях мумии, которую в эту минуту изучал через лупу в морге Богдан Дрянихин…
А в аиле Кондрат и Мерген приходили в себя. Мерген в восторге смотрел на эскизы, Кондрат в задумчивости.
– Знаки собственности… И где же мне их искать-то? – проговорил шаман.
– Не знаю, дед. Мне лично осталось найти только чистую кожу.
А чего же хотела от шамана мать Лены? Нет, крышей не поехала на старости. Вылечиться хотела. В прямом человеческом смысле, ибо в больнице её приговорили. Буквально к смерти. А когда-то давно мать Лены вылечила молодого шамана от гонореи. Тайно. Кондрат тогда успешно выдал свой недуг за «шаманку4». Но и влюбился тогда молодой шаман в медсестру. И стали они любовниками, хоть и был шаман женат. И вдруг однажды выяснилось, что не верит медсестра в его силу и никогда не верила. И тут жена, узнав про измену, прокляла шамана. Шаман, узнав, что не верят в его чудеса – проклял любовницу. Сошлись проклятья, затосковал шаман, заболел физически, чуть не помер даже. А вернувшись к жизни, обнаружил, что и жены, и любовницы лишился, да и духи от него отвернулись, как будто закрылись, спрятались, как дети, смеются в шкафу и не пускают. А теперь постаревшая медсестра вернулась, испугавшись за угасающую жизнь. Но почему же к нему – к духовному давным-давно импотенту? За этой самой духовной помощью? Возможность давать которую сама же когда-то и лишила? Да издевается она что ли? Так она не просто пришла, а легла в аиле. Дочь послала восвояси:
– Езжай. Всё, что мне от тебя надо было, я получила.
Лена уехала. Мать осталась лежать. Тут. Молча. Глядя в потолок.
Лена матери об исчезновении Миши ничего не сказала. Даже рада была, что мать осталась у шамана. А у Лены пока будет время найти Мишку. Прошлась по поселку, кивала встречным, смотрела по сторонам и чувствовала себя, в общем, глупо и беспомощно. И тут «припылил» Темиров на мотоцикле. Рассказал…
Шофер-извозчик туристов, казах, возвращался порожняком с извоза подхватить новую партию. Мишку он знал, узнал, а Мишка знал его. Но что-то нехорошее творилось с парнем – трясся весь то ли от холода, то ли от страха. Разглядел шофер, что не грязная рубашка на парне, а бурая от крови. А когда из машины вышел, рот открыл поговорить, пацан «дернул» в степь. Просто побежал опрометью. Казах вроде дернулся следом, а потом вспомнил про заказ. Решил, лучше звякнуть в полицию, что и сделал. И, глядя на убегающего в степь пацана, рассказывал дежурному подробности. Скинув звонок, достал из багажника одеяло, положил на обочину. Сел в машину, завелся, уехал…
Темиров с Леной подъехали к месту, к одеялу, которое никто не забрал. И Темиров, не раздумывая, повёл мотоцикл в степь. Тряслись, прыгал свет от фары, пока Лена не закричала. Темиров дал по тормозам. Встали. Догнавшая пыль прошла облаком из-за спин… Лена выкарабкалась из люльки и пошла назад. Темиров окликнул, но Лена шла, как укачанная. Оказалось – не просто. Стояла, светя телефонным фонариком на накарябанную на земле надпись: «1964».
– Чё это? Год? – спросил Темиров.
– Туда, – сказала Лена и указала направление.
1964 – надпись, выложенная красным кирпичом на фасаде головного здания заброшенного ртутного рудника. Мишка знал про это место, Лена знала – бегали в детстве. Теперь сумрачно, пусто, гулко.
– Миша, Мишка! Убегай, Мишка, беги отсюда!
Темиров аж оторопел. Потом понял, а Лена подтвердила – когда он
