самой глубине мозга, неизвестным науке органом почти физически ощущая, как приближается поднятая загонщиками с дневной лежки стая, Андрей Васильевич заставил себя забыть об Асташове на целую минуту. Когда по истечении этого срока он снова посмотрел направо, вместо нелепой фигуры в неуместно ярком шведском пуховике с избыточно мощной винтовкой наперевес, его взгляду предстало только неопределенных очертаний желтое пятно на фоне сероватой снежной равнины.
Тогда генерал Бочкарев привычным движением вогнал носки унтов в крепления лыж, поправил на плече ремень двустволки и, оставив палки сиротливо торчать в подтаявшем сугробе, ловко и быстро, как невиданный полярный паук, заскользил по тонкой, уже основательно подтаявшей пороше туда, где минуту назад видел будущего заместителя министра.
* * *
Волки, матерый самец, взрослая самка и три головы молодняка, вихляющим собачьим галопом проскакав по обозначенному красными флажками коридору, беспрепятственно скрылись в полях. Генерал милиции Майков, инстинктивно схватившись за карабин, сделал в ту сторону незаконченное движение всем телом, но вовремя спохватился, встал ровно и, опустив голову, медленным ритуальным движением стащил с нее шапку. Остальные уже стояли с непокрытыми головами – все, за исключением Игоря Геннадьевича Асташова, который лежал, прижавшись щекой к порозовевшему насту и выставив на всеобщее обозрение простреленный висок. Его дорогая винтовка валялась в метре от тела, в дуло набился снег; правая лыжа сорвалась с ноги и отъехала в сторону, а левая воткнулась носком в снег и торчала кверху под острым углом. Ботинок застрял в креплении, и покойник лежал в нелепой позе, задрав одну ногу, как будто исполняя какой-то дурацкий акробатический этюд из репертуара вышедшего на пенсию циркового тюленя.
– Вот те на, – сказал кто-то. – Называется, поохотились.
– Глянул бы, Левон Георгиевич, – произнес другой голос. – Ты же у нас светило медицины!
– Да чего тут смотреть, все и так видно, – вздохнуло светило и все же, нахлобучив шапку на мерзнущую плешь и нацепив на крупный, украшенный характерной горбинкой нос очки в модной оправе, опустилось перед убитым на корточки.
Левон Георгиевич Саркисян был доктором медицинских наук и возглавлял кафедру судебной медицины в институте, название которого известно едва ли десятой части коренных москвичей, не говоря уже о гостях столицы и гражданах, которых угораздило родиться и остаться на постоянное жительство за пределами МКАД. Его заслуги перед медициной вообще и судебной медициной в частности были неоценимы, и при этом он, как и подавляющее большинство его земляков, оставался законченным пижоном. Генералу Бочкареву, например, было доподлинно известно, что этот стареющий клоун просто обожает привлекать к себе внимание нижних милицейских чинов своей вызывающе нерусской внешностью и не менее вызывающим, хотя и не выходящим за рамки законности и приличий, поведением. А потом, когда ухвативший его за воротник толстобрюхий тупой унтер уже предвкушает удовольствие от предстоящей процедуры морального и физического унижения зарвавшегося кавказца и подсчитывает в уме выручку от этой нехитрой операции, сунуть ему прямо в заплывшие салом гляделки удостоверение, дающее Л. Г. Саркисяну полное законное право не только проживать в городе-герое Москве, но и носить китель с погонами генерал-майора МВД… Немая сцена. Занавес.
Ну, и кто он после этого, если не пижон?
Осторожно подсунув ладонь в толстой овчинной перчатке под голову Асташова, Саркисян приподнял ее и осмотрел со всех сторон. Генерал Майков тяжело опустился на корточки рядом, присмотрелся и авторитетно заявил:
– Пулевое. На глаз – семь и шестьдесят две.
Андрей Васильевич промолчал, хотя по уму промолчать следовало бы Майкову, который, строго говоря, служил не в милиции, а в ГИБДД и больше разбирался в вопросах коррупции (в частности, в том, как обратить это позорное явление себе на пользу), чем в огнестрельных ранениях.
– Согласен, – отрывистым тоном профессионала произнес профессор Саркисян. – А выходного отверстия нет, – добавил он и, подняв голову, посмотрел на Бочкарева. – Что скажете, Андрей Васильевич?
Поскольку вопрос был обращен непосредственно к нему, отмолчаться не представлялось возможным.
– Скажу, что пуля была на излете. На дистанции прямого прицельного боя она прошла бы навылет и при особенно крупном невезении, вполне возможно, достала бы еще кого-нибудь. Стало быть, стреляли с очень большого расстояния и, скорее всего, не в него, а в зверя или, что представляется даже более вероятным, по бутылкам.
– Шальная, – задумчиво кивая своим огромным кавказским носом, согласилось светило судебной медицины.
Из далекого далека опять донеслись раскатистые хлопки выстрелов. Генерал Бочкарев отчетливо слышал, что стреляют из гладкоствольных охотничьих ружей, но это уже не имело значения. В сторонке, за полупрозрачными голыми кустиками, тяжко, мучительно блевал депутат Государственной Думы от партии «Единая Россия» Акинфиев – тридцатипятилетний, преждевременно облысевший лощеный прохвост с замашками будущего диктатора. Шестой участник неудавшейся охоты, среднего калибра чинуша из кремлевской администрации, по фамилии Скребков, демонстративно отвернувшись и скукожившись так, словно на улице было не ноль градусов, а, по меньшей мере, минус сорок, ожесточенно дымил сигаретой. Руки у него были чуть ли не по локоть засунуты в карманы, автоматическая винтовка британского производства торчала под мышкой, как непомерно большой градусник. Вокруг, замерев в позиции для стрельбы с колена, направив стволы на все четыре стороны света, редким частоколом торчали похожие на оловянных солдатиков из подаренного в детстве и растерянного уже через неделю набора егеря и охранники. Мизансцена была выстроена на высоком профессиональном уровне, свидетели подобраны просто идеально.
– Митрич, – с кряхтением поднимаясь с корточек, многообещающим тоном произнес генерал Майков, – а ведь ты, приятель, сядешь. И надолго! Это ж, считай, террористический акт.
– От сумы да от тюрьмы… – независимо проворчал главный егерь и, первым бросив валять дурака, выпрямился и закинул за плечо старенькую тулку. Он не сплюнул Майкову под ноги, но было видно, что ему этого очень хочется. – У нас в России без стрелочника никуда, это и ежу понятно.
– Брось, Борис Михайлович, – брезгливо морщась, с акцентом, который всегда становился заметным в минуты сильного раздражения, сказал Майкову Саркисян. Осторожно опустив голову убитого обратно в снег, он поднялся с колен, излишне резкими движениями отряхивая перчатки и одежду. – Что говоришь, э? Зачем, слушай?! Ты же умный человек, сам видишь: несчастный случай! Сезон в разгаре, Подмосковье, охотников больше, чем зверя, а свинца в воздухе больше, чем охотников! Митрич не виноват, что какой-то олух пальнул в белый свет, как в копеечку, и даже не подумал, куда его пуля долететь может!
