обожди, пока я валенки зашнурую.
Малый тухло, по-приблатненному, глянул на него. Недолго смотрели друг на друга, глаза в глаза.
— Когда дошнуруешь — выходи. Я ждать буду.
Малый вразвалку шел к выходу. Оля сказала испуганно:
— Из блатных, Дима. И крутой. Что делать будем?
— Доедим и пойдем в другую сторону, — спокойно решил Дима.
— А если он не один?
— Лишь бы не пятеро.
…Он ждал прямо на выходе. Увидев их, осклабился устрашающей улыбкой.
— Скажи мне словечко типа «да», фраерок.
— Я глухонемой, дружбан ты мой ненаглядный, — сказал Дима и легонько толкнул Олю в бок — чтобы отошла.
— Тебя что, давно не гнули, студень? — спросил малый и всей пятерней попытался сделать смазь — провести растопыренными пальцами по Диминому лицу. Но Дима легко ушел от его руки и на шаге влево правой нанес почти незаметный на глаз мощный удар в печень, прикрытую франтовской кожей. Глаза у малого выпучились и не видели второго удара, который пришелся в солнечное сплетение. Малого согнуло. Дима за ухо приподнял коротко стриженную голову и сказал недоуменно:
— Я почему-то не согнулся, а ты — наоборот. — И притихшей Оле: — Пошли, а то я на движение опаздываю.
Малый уже присел на тротуар. Оля, которая панически спешила, и Дима, который настойчиво удерживал ее, достойно двинулись к метро. Мимо них медленно проехал джип «Мицубиси». Оля лихорадочно обернулась и увидела, что джип остановился рядом с присевшим малым.
— Дима, это, наверное, тот джип, на котором твое желтое пальто уехало! Делаем ноги!
И рванулась. И вновь ее Дима удержал.
— Тот был «лексус», а этот «мицубиси». Сейчас главное — не дергаться.
…Элегантный набриолиненный красавец из джипа, взявшись за то же ухо, помог подняться еще мало что соображавшему бойцу. Заглянув в чумовые глазки, укорил по-отечески:
— Я же просил вежливо, по-братски, на улыбке.
Малому наконец удалось полноценно вдохнуть.
— А я как? Даже брателлой этого фофана окрестил.
— Даже! О господи, сколько раз себе зарок давал не поручать деликатных дел исполнителям.
* * *
Плохонькое пианино дребезжаще извергало под пальцами серьезной седовласой дамы нечто смахивающее на регтайм. Поджарая женщина средних лет вольно вышагивала по паркету профессионально вывернутыми ступнями мускулистых ног и настойчиво отсчитывала, подчеркивая синкопированный ритм:
— И раз… И два… И три…
В полотнах солнечного света висела пыль. Она была неподвижна, а молодцы и молодицы третьего курса стремительно и в лад перемещались от стены к окнам и обратно.
— И раз… И два… И три… Руки, руки, девы!
Захар Захарович решительно распахнул дверь, вошел в зал, помотал башкой и сказал сам себе:
— Ну и дух тут! — И уже женщине с поступью балерины: — Людочка, можно вас на минутку?
Женщина Людочка три раза хлопнула в ладоши и объявила:
— Перерыв! — Подошла к Захару Захаровичу и произнесла с холодной безукоризненной уважительностью: — Слушаю вас, профессор.
— Зачем уж так торжественно — профессор? Вы бы по— простому и сразу: народный артист России и кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» третьей степени.
— Вы все шутите, Захар Захарович, а мне не до шуток: Колосов, который, по сути, ведет всех, на полчаса опоздал, и вот вы…
— И мне не до шуток, Людочка, — он глянул на часы. — Всего двадцать минут осталось. Распустите их, а?
— Не в силах отказать народному артисту и кавалеру ордена «За заслуги перед Отечеством». Да и занятия, собственно, уже сорваны. — Она обернулась к выжидательно замершим студентам: — Все! Финита на сегодня.
А Захар Захарович рявкнул:
— Колосов, иди сюда!
Народный артист и кавалер отвел студента в безлюдный торец коридора и с шипящим возмущением спросил:
— Ты понимаешь, что ты наделал, обормот несчастный?
— Я никого не убивал, — без всякого выражения твердо сказал Дима. — И пока прохожу у них как свидетель.
— Именно пока! Убивал не убивал — какая разница! Вдруг посадят, а у меня три премьерных спектакля подряд. А ты без дублера! — Захар малость успокоился и заботливо поинтересовался: — Тебя посадят?
— Вам полковник Лапин позвонил? — вопросом на вопрос ответил Дима.
— Лапин или не Лапин — уже не помню. Но какой-то полковник.
— Ему лучше знать: посадят меня или не посадят. У него надо спрашивать.
Захар Захарович опять взвился:
— И спрошу, нахал ты эдакий! И спрошу!
Он развернулся и зашагал прочь. Группа, которая осторожно подступала к торцу коридора, в деланом испуге прижалась к стенам, пропуская разгневанного мастера.
Первыми, как бы по праву некоторого соучастия, подошли к Диме Наталья и Алексей, который мягко поинтересовался:
— Ну и что он?
— В горе от того, что меня посадят.
— Вот уж не думала, что наш Захар такой сердобольный! — изумилась Наташа.
— А ему в спектакле заменить меня некем, — завершил незаконченную фразу Дима.
— В ментуре-то у тебя что? — спросил Леха.
— А черт их знает!
Группа была уже рядом, слушала непонятный разговор. Когда же возникла пауза, ее прервал радостный вопрос Ксюшки, партнерши Димы по спектаклю:
— Дима, а какие чувства возникают у человека после того, как он убил?
Алексей глянул на Ксюшку и повертел пальцем у виска:
— Знал, что кретинка, но не до такой же степени.
Но Ксюшка, поблескивая азартными глазами, пояснила:
— Ну, конечно, ты не убивал! Но чувства человека, обвиняемого в убийстве…
— Ты чего несешь, метелка? — взорвавшись, злобно перебила Наталья. Но готовый у нее уже монолог не дал произнести Захар Захарович, спешной иноходью приближавшийся к ним. Подошел, удавьим взглядом окинул всех и приказал:
— Ну-ка все в аудиторию.
— А до начала еще двадцать минут! — напомнила нахальная Ксюшка.
— Тогда в буфет. А ты, Дима, останься.
Они смотрели, как группа удалялась, на ходу что-то оживленно обсуждая. Ребята размахивали руками, иногда притормаживали, сбиваясь в кучку, но уходили, уходили.
— Я только что позвонил одному своему знакомцу, первому теперь адвокату на Москве, — сказал Захар Захарович. — Он дал согласие защищать тебя.
— Незачем меня защищать. Я свидетель.
— Сегодня свидетель, а завтра…
* * *
…Скульптурный юноша подхватил девицу в лифчике и шортах под мышки и вознес к себе на пьедестал. Она обеими руками обхватила его за шею.
ДЕВИЦА. А я его старым хреном обозвала. Ужель он прав, и он — гений?
Скульптура деловито расстегивала на ней лифчик.
Пошел занавес. Ксюшка, пряча мелкие титьки в лифчик, плачуще спросила:
— Ты зачем меня за сосок дернул? Больно же!
— А ты зачем меня в прошлый раз изо всей силы по бубенцам ударила?
— Я же по роли, Дима!
— А я сымпровизировал, чтобы узнать, какие чувства возникают у человека после того, как его дернули за сосок.
— Балда! — отметила Ксюшка.
За занавесом гудели аплодисменты. Захар
