Взвизгнул под кривой световой саблей воздух...
Чавкнула плоть...
Глухо покатилась по асфальту снесенная с плеч голова, окропленнная кровавым фонтаном...
Глава 2
Ненавижу миндаль... Почему опять пахнет миндалем? И почему я ничего не вижу?
Кажется, я опять отключился. Получается, уже второй раз за... За какой-то промежуток времени. Надеюсь, что небольшой.
Только вот почему я отключился? Если в первый раз я совершенно точно вырубился от страшного приземления на башку, то во второй-то с чего?
Помнится, там девчонке снесли мечом голову, а потом...
Ага, стоп. Вот все и встает на свои места. Никуда я не отключался. Просто пока я был в отключке, мой поврежденный падением мозг начал выдавать всякую ахинею, а я послушно верил им, как всегда происходит во сне. Ну серьезно, какие световые мечи и сабли против невидимых противников? Какие световые барьеры и квадрокоптеры? И главное — какие к черту казни своих же друзей прямо посреди города?
А сейчас я пришел в себя, снова вернулся в свое сознание и поэтому сон закончился. Поэтому и закончился так резко — в памяти осталась только катящаяся по асфальту голова девушки, с расширенными глазами, в которых застыл ужас и ожидание боли, со сжатыми в последней судороге зубами, с дергающейся косичкой русых волос, едва шевелящейся из-за склеившей воедино липкой крови...
Бр-р-р, стоп, хватит. Как бы реалистично это ни выглядело, это все лишь сон, бред воспаленного разума, спровоцированный сотрясением мозга после падения. По крайней мере, судя по тому, что вокруг так тихо — я уже точно не на соревнованиях. Наверное, меня отправили в больницу и я нахожусь в палате, в тишине и спокойствии. Возможно, я даже какое-то время пролежал в коме, но теперь наконец я вернулся в сознание и даже сносно себя чувствую. Руки и ноги слушаются, сердце стучит ровно, даже голова не болит. Возможно, это лишь до тех пор, пока я лежу и не пытаюсь встать, но это уже хорошо.
Можно и открыть глаза и оглядеться.
Так.
Даже скорее «так, блэт».
Это совершенно точно не больничная палата. И даже вообще не больница. И даже не карета скорой помощи.
И даже не турнирная площадка, чего стоило бы ожидать в последнюю очередь.
Над головой был серый обшарпанный потолок, выглядящий так, словно его никогда и не приводили в состояние чистовой отделки. На нем висели две длинные лампы дневного света, источающие холодный, почти синий, свет, причем одну заметно лихорадило — она несколько раз в секунду моргала, успевая почти погаснуть и разгореться заново.
Стена напротив меня, которую можно было разглядеть из положения лежа, да еще и в неширокий дверной проес, оказалась чуть приличнее — тоже серая и невзрачная, но хотя бы не бугристые, а с претензий на ровность. Вдоль стены стояло несколько железных шкафчиков, покрашенных облупившейся на углах синей краской, а между ними висели крючки для одежды. На некоторых как раз и висела одежда, зацепленная за капюшоны.
За черные, с желто-розовыми пятнами, капюшоны.
Кажется, я дернулся.
Да, наверняка, я дернулся, потому что слева раздалось шуршание, а потом приятный тихий женский голос произнес:
— О, ты очнулся? Наконец-то.
Слева от меня прямо на полу лежало, или стояло, я так и не понял, как правильно про них говорить, серое кресло-мешок, в котором, как в кучевом облаке, сидя утопала молодая девушка, совершенно не похожая на санитарку или медсестру. Волосы у нее были черные, с заметным фиолетовым отливом, подстриженные и зачесанные несимметрично — густая длинная копна справа и половинка облегающего каре слева. У девушки были четко очерченные, выгнутые пологими дугами, словно крылья чайки, густые, как тушью нарисованные, брови, и глаза невозможного насыщенного-фиолетового цвета, идеально гармонирующего с ее волосами.
Одета девушка была в черную куртку с длинными рукавами, расстегнутую до половины, под которой виднелась белая майка-борцовка. Но самое странное — в руках, заложив страницы пальцем, девушка держала книгу. Простую бумажную книгу, шуршание которой я и отметил, когда она со мной заговорила.
Черт возьми, кучу времени уже не видел, что кто-то читал бумажные книги. Разве что пенсионеры какие-нибудь...
— Как себя чувствуешь? — миролюбиво спросила девушка.
— Сойдет. — ответил я, нисколько не кривя душой. — Я где?
— Дома.
Смешок вырвался из меня чуть ли раньше, чем я осознал сказанное.
«Дома».
— Так, ладно. Что со мной случилось?
— Если бы мы знали. — девушка пожала одним правым плечом. — Ты потерял сознание после эвакуации, тебя дотащили сюда Маркус и Кейра.
— Маркус и Кейра? Кто все эти люди? Впервые слышу.
— Да уж. — вздохнула девушка. — А говоришь, что нормально себя чувствуешь. Лайт, что с тобой творится?
Лайт...
Я уже слышал это слово — его произнесла одна из девушек там, в черном городе, и уже тогда мне показалось, что это она обращалась ко мне так.
Все бы хорошо, но меня зовут не так.
— Так. — как мог твердо, сказал я. — А ты кто?
— Кона. — одними губами улыбнулась девушка. — Кона Гарс.
Впервые слышу это имя. Точно так же, как и Маркус и Кейра.
— Ладно. А дома это где?
— На причальной мачте «Зефир», конечно. — снова пожала одним плечом Кона. — Мне не нравится, что с тобой происходит. Может, тебя пыхнуть?
Себя пыхни, блин...
Что ж, значит, все, что я принял за видения ушибленного и воспаленного мозга — было вовсе не видением. И сейчас вокруг меня творится какая-то чертовщина. И, так как объяснить все, что творится с помощью известных мне законов мироздания, я не в состоянии, придется обходиться без них.
Ничего не отвечая на предложение «пыхнуть», я слегка приподнялся на жестком лежбище, на котором лежал все это время, подвинулся и принял полу-сидячее положение, чтобы удобнее было осмотреться.
Впрочем, сильно лучше не стало. Справа от меня моя узкая шконка была отгорожена стеной — такой же серой и слегка шершавой на ощупь. Сзади так же была стена и получалось, что мы с Коной находились в небольшой комнате, в которой имелась только узкая доска, наверное, считаемая здесь за кровать, кресло-мешок, в котором расположилась девушка, и небольшая тумбочка рядом с ним. Дверной проем, в котором я заметил шкафчики и цветастую одежду, явно предполагал наличие двери, но ее почему-то не было.
Зеркало бы...
Хотя нет, лучше не стоит. Я уже успел посмотреть на свои руки, когда с их помощью садился на лежанке, и беглого осмотра хватило, чтобы понять — это не мои руки. И ноги, безостановочно мельтешащие в поле зрения — не мои, даром, что скрыты под белой простыней. Я чувствовал, что они не мои. Я со своими, блин, тридцать пять лет прожил!
