Они почти одновременно вступили в объединение пролетарских писателей «Кузница», где Якубовский в годы 1923—1925 стал одним из лидеров и главных ораторов. Вместе с Гладковым они мужественно отбивали атаки на пролетарских писателей со стороны Троцкого и близких к нему литературных деятелей.
Жил Якубовский на Староконюшенном переулке, где получили квартиры и некоторые другие «кузнецы», в том числе и Ф. В. Гладков. Я жил тогда в доме сотрудников «Правды» на Брюсовском переулке и оттуда спешил на Арбат. Из-за темной глыбы церкви Бориса и Глеба я вышел на сверкающую огнями реклам площадь Арбатских ворот. Нэп тогда был во всем расцвете. Пестрые и безвкусные плакаты-вывески восхваляли вина «Конкордия», водки Севжелдортрудкоопа, жемчуга «Бугиньон», икру Госрыбсиндиката, частные похоронные бюро с зазывными названиями. Но над всем царил, все подавлял «феникс», восставший из пепла, дореволюционный Яков Рацер — со всех углов и крыш он предлагал свой «древесный самоварный уголь с доставкой на дом», создавая впечатление, что нэповская Москва только и занимается чаепитием.
Вечер был зимний, но теплый и даже немного слякотный. Воскресенье, и потому много народу на улицах. Среди стеганых телогреек и военных шинелей без знаков отличия, серых платков и буденовок мелькают модники и модницы в шляпках в виде ромовых баб, в огромных клетчатых кепках, в коротеньких пальтецах, совсем таких, какие вернулись в Москву шестидесятых годов. Из открытых фрамуг ярко освещенных окон «Праги» валит пар, доносятся топот пляски под звон гитар и залихватские цыганские песни. У подъезда ресторана осанистые лихачи в щегольских армяках с лисьими выпушками прокатывают взад и вперед застоявшихся рысаков, покрытых зелеными и синими сетками, и тут же, рядом, мирно дремлют бедные извозцы в жалких лохмотьях, на тощих клячах, способных вызвать чувство сострадания даже у фининспектора...
По пути к Якубовскому на Староконюшенный во мне все больше и больше накипало несогласие с концовкой «Цемента».
— Это что же такое?! — возмущался я, усаживаясь у кровати больного критика. — Во всей стране, всему народу дана передышка, а что получается с большевиком Глебом?! Столько он трудится, борется, добивается своего, а в конце концов оказывается у разбитого корыта!.. Слов нет, в романе есть превосходные страницы, остро, ребром ставятся современные проблемы, все это хорошо, но — конец?! Он же размагничивает, говорит строителям: деритесь, как на войне, отдавайте все силы общему делу, а свое, самое сокровенное, можете упустить, остаться ни с чем, как Глеб...
Мы долго спорим, соглашаемся и снова расходимся, пока наконец не приходим к заключению, что «Цемент» в своей суровой правдивости не скрывает неизбежности личных потерь и в мирных битвах, что он предостерегает против мещанской самоуспокоенности, зовет к стойкости и упорству.
Последующие годы показали, насколько своевременным и поучительным в лучшем смысле этого слова был «Цемент». А. М. Горький, не очень-то расположенный к Гладкову (тому были свои и разные причины), писал о большой социальной насыщенности романа, о том, что эта книга многих должна воспитать. Она захватывала читателей и влияла на писателей. Темой специального исследования может послужить воздействие «Цемента» на творчество советских литераторов. Оно особенно сказалось и до сих пор сказывается в произведениях, посвященных тому же периоду жизни советского народа, что и «Цемент». Не углубляясь в далекое прошлое, возьмем для примера превосходный сценарий Е. Габриловича и волнующий, глубоко партийный фильм «Коммунист», поставленный Ю. Райзманом по этому сценарию. Черты и дух «Цемента» присутствуют в нем, у героя этого фильма Василия Губанова много общего с Глебом Чумаловым.
* * *
С первых же дней революции так сложилась моя судьба, что я сблизился с пролетарскими писателями, будущими «кузнецами», в 1918—1919 году мне привелось сотрудничать с А. Н. Поморским, В. Т. Кирилловым, С. И. Грошиком, А. Ермаковым, переехавшими из Питера в прифронтовую полосу. Они выступали в красноармейских частях, работали в тамбовском Пролеткульте. Красноармейская печать свела меня с Г. В. Якубовским, который, следует отметить, относился к Пролеткульту скептически, с Кирилловым и Поморским в те времена не общался и никак не предполагал, что через несколько лет будет с ними в одной литературной группе и даже возглавит ее.
В мае 1920 года я был делегирован из армии на 1‑е Всероссийское совещание пролетарских писателей. Верховодили на нем только что организационно оформившиеся «кузнецы» во главе с энергичным и инициативным Кирилловым. Там же я познакомился и с другими основоположниками «Кузницы» — Г. А. Санниковым, В. В. Казиным, С. А. Обрадовичем. В феврале 1920 года — задолго до опубликования письма ЦК о Пролеткульте и его ошибках — все они ушли из Пролеткульта, напечатав об этом свое заявление в «Правде». При поддержке А. В. Луначарского они организовали секцию пролетарских писателей при ЛИТО (литературном отделе) Наркомпроса. При помощи того же Луначарского создали журнал «Кузница» — первый непролеткультовский литературно-художественный журнал пролетарских писателей — и его название присвоили своей группе.
Так в марте 1920 года и основалась «Кузница».
Объединения и группы пролетарских писателей строились тогда по образцу партийных организаций — все вступающие проходили разновременный кандидатский стаж, а потом уже переводились в члены. В кандидаты «Кузницы» я был зачислен в сентябре 1924 года; в октябре того же года переехал в Москву, был направлен в «Правду» и до декабря так поглощен газетной работой, что не имел возможности посещать писательские собрания. В декабре начал бывать в «Кузнице», был утвержден членом объединения и выбран в правление.
Ф. В. Гладков вступил в «Кузницу» на год раньше меня.
В конце 1924 года в «Кузнице» было немногим более сорока членов и около тридцати кандидатов. Президиум состоял из трех человек: Ф. В. Гладков, В. М. Бахметьев и Н. Н. Ляшко; кроме того, в правление входили Г. В. Якубовский, Н. Г. Полетаев, Б. Л. Леонтьев и автор этих строк. На январскую (1925 г.) Московскую конференцию пролетарских писателей были делегированы «Кузницей» Бахметьев, Гладков, Дмитриев, Евгенов, Ляшко, Санников, Леонтьев, Обрадович, Полетаев, Якубовский, Новиков-Прибой и другие — всего человек пятнадцать.
В этот период мне привелось общаться с Федором Васильевичем и не раз убеждаться в его высокой принципиальности и непоколебимой твердости при отстаивании своих взглядов. К Пролеткульту и его лидерам, за исключением, может быть, П. И. Лебедева-Полянского, он, как и Якубовский, относился пренебрежительно, разделял ленинскую критику в их адрес. Гладков не раз повторял саркастическое присловие о том, что в Пролеткульте «девять старых дев дуют на рабочих писателей, чтобы раздуть из них гениев, и только губят их».
— Много ли «космистов» в «Кузнице»? — спросил я как-то Гладкова.
— После ухода Герасимова трудно назвать другого представителя этого и вообще-то расплывчатого течения, — сказал Федор
