ВОСПОМИНАНИЯ О Ф. ГЛАДКОВЕ
Сборник
Конст. Федин
СЛАВНЫЙ ПО-СВОЕМУ...
Федор Васильевич Гладков, мне представляется, был среди выдающихся людей очень выдающимся. Среди славных людей он был славным по-своему, славным особенно.
Наша страна, наша родина неотделима от жизни писателей, они принадлежат ей, идут с ней, конечно, в ногу. Но если знакомишься с биографией Гладкова, поражаешься богатству и разнообразию пережитого им даже в ряду с другими нашими советскими писателями.
Судьба Гладкова очень своеобразная; он много видел, очень много пережил, начиная со своего раннего детства и кончая даже, я бы сказал, периодом расцвета его сил. Это был человек очень своеобычный, очень горячий, очень вспыльчивый, страшно реактивный, что сделало его сложную писательскую жизнь сложной и житейски.
Так вот, он был сложным человеком. И эта сложность проявлялась в одном любопытном обстоятельстве.
Многие писатели пишут о своем детстве. Интерес к детству — это интерес к истории, пропущенной через личность писателя. Это построение фундамента с помощью поисков корней настоящего в прошлом.
Лев Толстой начал со своего детства. Ему хотелось ставить фундамент уверенно — это был человек гигантской уверенности в себе. Сравнительно рано начал писать о своем детстве Горький. Вариант «Детства» находим у него в 1901 году, в самые молодые годы. Но это была только проба. Горький вернулся к этой теме спустя много лет, чтобы осмыслить свое детство с позиций зрелости и опыта своего таланта. То же самое было у А. Н. Толстого, который писал «Детство Никиты» уже в зрелом возрасте.
Федор Гладков блеснул по-настоящему «Цементом», но начал он писать довольно рано. Уже с 1900 года стали регулярно появляться его рассказы, но ему приходилось трудно, потому что он — писатель острый и его вещи постоянно резались цензурой.
После того как он схватил самое основное из пережитого в Великую Октябрьскую революцию и воплотил это в «Цементе», он прошел большой искус, очень много искал и, в сущности, только под старость последние годы своего творческого бытия посвятил ретроспекции, то есть поискам корней настоящего в прошлом.
Я считаю его «Повесть о детстве» великолепной книгой и мог бы сказать довольно много о втором томе этого цикла. Не менее замечательна автобиографическая книга, где описано детство сознательного мальчика лет десяти — двенадцати, — повесть «Лихая година». В автобиографических повестях — полнота реализма с освобожденным, очень прояснившимся языком. Гладков дал отличные книги, которые в истории нашей советской литературы останутся как образцы кристаллической прозы.
1963
М. Губельман
ИЗ ДАЛЕКОГО ПРОШЛОГО
В предисловии к Собранию сочинений Федор Васильевич Гладков писал:
«В 1902 году, чтобы вылечиться от лихорадки, уехал в Забайкалье учительствовать. Прожил в захолустном поселке Ундинском учебный год, потом перевелся в другую школу при железной дороге около Сретенска (в поселке Кокуй). Здесь в читинской газете «Забайкалье» я стал печататься непрерывно. Через эту газету прошел цикл рассказов — «На каторге» — и ряд других рассказов и очерков. Один из рассказов — «Беспокойный» — был принят в «Журнал для всех», но не увидел света: журнал закрылся.
Эти юношеские рассказы, еще художественно незрелые, и по сей день дороги мне: в них выразилось мое страстное стремление к правде и справедливости, к борьбе против рабства и черносотенной тирании.
...В 1905 году я уехал в Тифлис учиться в учительском институте. Революцию встретил в Грузии. Еще за год до этого я связался с читинскими большевиками и выполнял их поручения по распространению прокламаций и нелегальной литературы».
Успев избегнуть ареста в Ейске, где Федор Васильевич вел революционную работу в 1906 году, он возвратился в Забайкалье, о чем в этом же предисловии писал:
«В Сретенске вместе с членом Читинского ПК Моисеем Губельманом, Иваном Бутиным, расстрелянным впоследствии семеновцами, и учителем Подсосовым был организатором большевистской группы. Работа велась нами среди приказчиков, железнодорожников и грузчиков на пристани»[1].
Я был несказанно рад, встретив в Сретенске Федора Васильевича. Не зная, что мы знакомы, Бутин и Подсосов характеризовали его так:
— Страстный боец, вырвавшийся из лап охранки, жаждущий борьбы за революционную правду.
А Федор, протягивая руку и здороваясь, улыбаясь, сказал:
— Все мы боролись и не думаем прекращать борьбу. Ведь без борьбы за лучшую жизнь, за нашу революционную правду мы стали бы живыми трупами. Наша задача — готовить вместо ушедших и погибших новые силы для продолжения дела освобождения народа от угнетения и рабства. И я с радостью приму участие в благородном деле подготовки товарищей. Ведь мы должны учить не только азбуке, арифметике, но и борьбе за лучшую жизнь. Главное, не угашайте революционного духа!
Федор Васильевич был чрезвычайно оживлен, подвижен и, разговаривая, обращался то ко мне, то к учителям Бутину и Подсосову.
Я рассказал о наших потерях, об арестах в Нерчинске учителя Токмакова, рабочих в Шилке, об увольнении лучших, революционно настроенных рабочих в Чите и по линии Забайкальской железной дороги. Мною были привезены прокламации Читинского комитета партии, которые необходимо было распространить и собрать средства для помощи осужденным на каторгу и в ссылку.
Мы обсуждали план работ Сретенской группы.
— Самое главное, — предупреждал я, — конспирация, осторожность. Без проверки не принимать никого в группу.
Федор Васильевич соглашался с этим, но тут же добавил:
— И смелость.
— В чем? — спросил я.
— А в том, чтобы проверяемым давать поручения. Иначе мы никогда не узнаем людей... Вот, — говорил он, — мы дадим прокламации одним сочувствующим нам товарищам, чтобы они расклеивали по городу, проверим их; другим поручим сбор средств для помощи заключенным, третьим — вести работу по организации профессионального союза приказчиков. Таким образом мы узнаем, чего они стоят. — И он развернул план работ нашей маленькой группы.
Я назвал несколько известных мне революционно настроенных лиц, предложив привлечь их к работе: О. Микулич, А. Баранова, маляра Митрофанова, машиниста Кириченко, Борисова и других. Часть названных товарищей, как оказалось, уже выполняла отдельные поручения группы. В живой и деловой беседе об организации и работе, в спорах по отдельным вопросам конспирации прошло немало времени. Федор Васильевич предложил прекратить
