ног, затылок почувствовал ветер и резкий удар. Яркий свет…
Пряха
Яркий свет ударил в глаза, сообщая Дуччо о новом дне. Нос сразу почувствовал характерный для длительных военных стоянок запах гари и нечистот, разносящийся ветром на много верст вокруг, а спина предательски чесалась из-за соломенной лежанки именно там, до куда человек дотянуться не может. Уже несколько дней полусонному взору открывается свод изрядно потрепанной палатки, соседские лежанки, сброшенные в кучу латы, вытоптанная трава и тазик с водой.
Потянувшись, впрочем, без особого удовольствия, Дуччо сел и принялся прохрустывать каждую косточку в теле, нечеловечески изгибаясь и выворачиваясь: тяжелый доспех спасает жизнь от удара мечом или другим оружием, однако нещадно прессует каждый позвонок и сустав, взимая свою плату за хорошую службу хозяину. После недавнего перехода и позорного поражения короля Иоанна во время, как тот уверял, решающей осады, правая нога Дуччо ныла не переставая, словно издеваясь над ним, а вместе с ней издевалась и дождливая погода, не способствующая заживлению. Еще раз потерев глаза, юный Марацци все же пересилил свою немоготу и настроение и восстал из мертвых, прихрамывая потащившись к импровизированному умывальнику.
Кроме гари и запаха нечистот, ветер разносил и множество характерных для лагеря звуков: крики командующих, звон точильных камней, ругань в очереди за провизией, громкие шутки и не менее громкий смех, стук топоров и грохот от поваленных деревьев в близлежащих лесах, одноголосные песни, непременно перерастающие в хоровое пение. Еще два года назад, будучи в первом своем походе на Восток, Дуччо видел и слышал во всем этом романтику. Возможно, восточный колорит этому способствовал, а теперь, чем ближе Иоанн и его войско подбираются к сердцу Мирской Империи, тем меньше воодушевления в сердце Дуччо остается. Откровенно говоря, ему плевать на амбиции короля и его Священные войны, лишь семья и ее честь держит среднего брата Марацци на передовой бессмысленной войны против Галлия.
Алезандер и Вьери, судя по всему, отправились за провизией: кажется, Дуччо слышал, как Вьери нелестно и очень громко отозвался об одном тучном господине, влезшим, как понятно из гневной тирады младшего брата, в очередь перед ним и Алезандером.
Распоряжений сверху не поступает, каждое кольцо на кольчуге справно и отполировано, накидка с синим крестом выстирана, так что Дуччо погрузился в свои мысли, многозначительно разглядывая дыры и заплаты на палатке, где ютится он, его братья и еще несколько человек. Будь ты простолюдин с копьем или же благородный рыцарь с мечом и гербом, роскошные шатры на войне полагаются лишь королям. Иоанн, к слову, расположился в самом центре лагеря на пригорке, дабы быть защищенным и контролировать ситуацию. Заметив, как Дуччо разглядывает палатку, один из командующих прервал его размышления и очень громко подробно объяснил, что все снаряжение, включая палатки, должно быть в полностью рабочем состоянии.
Дуччо не в первый раз получает от старших по званию за дырявую палатку, однако штопать ее нет смысла: она настолько прохудилась, что любая иголка может уничтожить ее окончательно. Но, дослушав командующего, юный Марацци послушно согласился и обещал все исправить.
Только Дуччо вновь погрузился в мысли, как его опять прервали:
— Благородный господин! Благородный господин! Вижу, с Богом вы и идете и за Бога! Здоровья вам! Я лично всегда был на стороне короля и Крестного Королевства! Наш бывший владыка, император Галлий, не ведает, куда ведет свой народ!
— Полно тебе расшаркиваться и унижаться, — проницательным голосом проговорил Дуччо, не менее проницательным взглядом осматривая посетителя. — Что тебе нужно?
— Так ведь… — опешил тот, явно не ожидая такого ответа на свою лесть. — Так ведь… Дероном меня зовут, господин, из соседней деревушки пришел. Я рад, очень рад, что леса здешние королю пригодились и на славное дело идут! Да только дичь разбежалась вся от вырубки да шума, а я охотник, охотой и живу, и семью свою содержу. Так негде стало охотиться-то, благородный господин. Может, у вашей светлости найдется кусочек хлеба черствого али еще чего съестного?
Дуччо знал, что не откажет несчастному, лишившемуся пропитания из-за Иоанна и его армии, частью которой является сам, однако дворянская честь обязывала быть сдержанным и всегда обдумывать любое действие. Юный Марацци вновь смерил охотника взглядом, а тот, решив, что ничего ему не светит, стал тараторить:
— Благородный господин! Не скупись, господин! Вижу, палатка ваша худая совсем, ваша же палатка? Ваша? Так я справить могу! То есть не я, но бабка одна, пряха, так ее все и кличут, Пряха то есть, господин! Моя деревня к югу отсюда будет, если пойдете ровно на юг, так халупу Пряхину то есть и увидите на подходах! Вы ей шепните, что от Дерона будете, она вам и вашу заштопает палатку-то и новую соорудит! Смилуйтесь, господин! Все под одним Богом ходим же!
“Странно слышать про одного Бога от человека, еще две недели назад поклонявшегося идолам Мирской Империи”, подумал Дуччо, но все же не смог отказать и приказал дождаться его. По пути к пункту выдачи провизии, средний брат встретил двух других и вкратце обрисовал ситуацию.
— А ну как обманул? — предположил Вьери.
— Зачем бы ему врать дворянину? Безопаснее было бы получить отказ от Дуччо… — начал было Алезандер, но поперхнулся смехом, а вслед за ним рассмеялся и Вьери; лишь Дуччо стоял с каменным лицом, перебарывая смущение.
Чтобы Дуччо отказал кому-нибудь в помощи? Нет, это нонсенс. То знали все в семье Марацци, и именно эта наивная невозможность отказать всякий раз по-доброму смешила семью.
— Извини, брат! — все еще не до конца успокоившись и улыбаясь протянул Алезандер. — Зачем бы этому Дерону лгать дворянину и подставлять голову под топор палача, если можно получить отказ от Дуччо и пойти просить к кому-нибудь другому?
— Так ведь он местный, — возразил Вьери, — совсем недавно Галлию небось дифирамбы пел и статуям поклонялся. Не привык еще или не знает попросту, что в королевстве за обман дворянина бывает.
— Прекрасно он знает о наших законах, — вмешался Дуччо, — он же мне про Бога стал говорить, знал, как надавить. Раз про Бога знает, то и с законами знаком хотя бы из уст имперских жрецов, поливающих грязью наш уклад жизни.
— Дуччо, ты ведь знаешь, мы твоим решениям, даже не самым понятным, доверяем всегда, — заговорил Алезандер после минутного молчания, — но эта еда, — он помахал малюсеньким свертком перед носом Дуччо, — это все, что нам отпустили на троих. Если мы поделимся, у нас не останется ничего.
— Вьери, ты еще стрелять не разучился?.
— Не должен был. Самый меткий
