услышали и справа, прицелился в рослого немца. Выстрелил. Автоматчик продолжал петлять по снегу. Упал он, лишь на какую-то долю секунды опережая тот миг, когда Болтушкин нажал курок вторично. «Гад, два патрона выманил», — озлобленно выругался про себя помкомвзвода. Винтовочный огонь стремительно учащался, сливался то в залпы, то в длительно рвущийся, катившийся лентой звук.
Цепь атакующих неумолимо редела, однако те, которые уцелели, все еще бежали вперед, словно страшась повернуть обратно на путь, усеянный трупами.
Но когда перед подбегавшими, вскрутив снег и землю, всклубились разрывы гранат, когда сбоку по цепи ударил кинжальный огонь пулеметов, немцы поняли, что, хотя до окопов и осталось несколько десятков метров, сил для ближнего боя у них уже нет, и дрогнули, начали откатываться назад.
— А ну, на обратную дорожку им! — крикнул Скворцов. Разгоряченный, он почти перевалился через бруствер и будто вколачивал пулю за пулей в хмурую зимнюю даль, в которой перебегали серозеленые фигурки.
Но и Андрей Аркадьевич не поспевал за Шкодиным. Петя, недавно переведенный в стрелковую роту из транспортной, впервые участвовал в бою. И сейчас, даже когда он прицеливался, глаза его искрились восторгом. Он то и дело перезаряжал винтовку, давно опорожнил подсумок и теперь выхватывал обоймы прямо из кучи патронов, которые просыпались из опрокинутого чьей-то ногой ящика…
По лицу Грудинина текла кровь от ссадины на лбу, нанесенной мелким осколком. Он то и дело быстро комьями снега вытирал кровь, чтобы она не застилала глаза, вскидывал винтовку, стрелял, что-то приговаривая.
— Эх, людишек маловато! — расслышал Болтушкин.
— Эх, жаль, людишек маловато! — невольно повторил и помкомвзвода, понимая, как хорошо было бы сейчас подняться в контратаку и на плечах убегавших фашистов ворваться в их окопы.
II
Четвертый день от села к селу шагала маршевая рота. Двигались то грейдерными дорогами, а то чаще проселочными, так как они сокращали путь, да и не приходилось ежечасно сворачивать за кювет, уступая шлях автоколоннам, танкам, конным обозам.
По мере приближения к линии фронта все труднее становилось выбирать места для больших привалов, для ночевок. Населенные пункты оказывались переполненными армейскими тылами и подходившими свежими подразделениями.
Для молоденького лейтенанта, который вел роту, недавнего выпускника военного училища, это было первое задание, и он искренне волновался и переживал все: то, что в нарушение порядка не мог сегодня утром обеспечить роту кипятком, то, что люди не обсушились как следует, и даже то, что с неба пластами — словно его оттуда выгребали лопатами — валил мокрый снег, хотя уж в этом-то вины лейтенанта никакой не было. Стараясь не обнаруживать перед ротой своего волнения, он то и дело вынимал из полевой сумки и рассматривал карту. Но карта была крупного масштаба, совсем не такой, с которой лейтенант привык иметь дело в училище. Мелкие населенные пункты не показаны, многие топографические знаки на ней уже не соответствовали действительности. Там, где обозначался густой смешанный лес, оказывались горелые пни, там, где должен быть каменный мост, надо льдом торчали лишь сваи, — и от всего этого лейтенант расстраивался и волновался еще более.
А между тем все в маршевой роте шло своим чередом. Когда на одном из привалов понадобилось обогреться, сержант Кирьянов мгновенно — словно они именно для него и были припрятаны — отыскал под снегом несколько бревен, положил три из них веером на пару других; ловко, с помощью бересты, развел пламя под сходящимися концами бревен, и люди вдосталь насладились теплом у костра, сразу приободрились. Когда один из красноармейцев, прыгая через кювет, оступился и слегка подвернул ногу, медсестра, сопровождавшая роту, пустила в ход содержимое своей санитарной сумки. Умело орудуя сильными, ловкими пальцами, она вправила вывих, поставила на сустав холодный компресс, и красноармеец смог, продолжать путь.
Переход роты пока укладывался в заданные сроки, и никто в пути не отстал.
Маршевым ротам свойственна особая неоднородность состава. Здесь труднее уловить те общие признаки, которые роднят и сплачивают, допустим, личный состав уже повоевавшей батареи, иди саперного подразделения, или батальона связи. Неоднородность состава была и в данном случае. Наряду с красноармейцем Букаевым, который в боях за оборону Сталинграда уже заслужил орден Красной Звезды, в колонне шагал Чертенков, паренек из Улан-Удэ, чья военная биография исчерпывалась кратковременным пребыванием в запасном полку. Наряду со старшиной Зиминым, который уже трижды был ранен и на этот раз тоже возвращался на фронт из госпиталя, в колонне шел красноармеец Павлов, человек таких же средних лет, но до сих пор пользовавшийся броней как специалист по дорожному строительству. Наряду с сержантом Седых, молчаливым, хмурым сибиряком, легко и весело отмахивал километр за километром разбитной, смазливый ярославец Торопов.
И, однако, при всей этой неоднородности было одно общее качество, вернее, одно общее чувство, что роднило всех шагавших в колонне. Питалось это светлое чувство теми новостями, которыми в эти дни полнились фронтовые дороги и о которых с восторженной словоохотливостью мог рассказать вам любой регулировщик да и любой встречный. Там, в сталинградских степях, вершилось справедливое возмездие над врагом. И удовлетворенное сознание этого возмездия несказанно ободряло всех, помогало всем не считаться с усталостью, вызывало у всех одни и те же радостные мысли о завтрашнем дне.
В большое село Покровское маршевая рота пришла вечером. От Покровского оставалась примерно одна треть пути до пункта назначения, где пополнение должно было влиться в состав дивизии, занимавшей плацдарм на правом берегу Дона. Посмотрев при свете фонарика на карту, лейтенант определил, что следующий населенный пункт отстоял километрах в двадцати и, следовательно, лучше всего было ночевать здесь, в Покровском. Лейтенант оставил роту на площади у сельсовета, а сам пошел к коменданту, чтобы договориться о размещении людей. В комнате перед столом, где сидел комендант, сгрудилось немало офицеров, и до младшего лейтенанта, который из-за столпившихся не мог даже и разглядеть коменданта, доносился лишь его сиплый раздраженный голос.
— Поймите, товарищ майор, ничего больше я вам предложить не могу. Покровское переполнено окончательно. Размещайте часть в Бокушево.
— ПАХ потому и называется ПАХОМ, что это полевая, а не городская хлебопекарня. Устраивайтесь как хотите. Село и так уже бомбили, а тут еще вы со своими печами.
— А вы чего теряете время, товарищ лейтенант? Если вас не устраивает этот дом, скажите, я его сейчас же отдам другому.
Чей-то голос, показавшийся лейтенанту удивительно знакомым, стал возражать, но тщетно — видимо, с размещением людей дело обстояло действительно сложно.
Озабоченно представляя себе, как наверняка откажет комендант и ему, командир маршевой роты дожидался своей очереди.
Вдруг кто-то тихонько потянул
