В этом наше бремя и освобождение. И времени на всё про всё, не так уж много. Так что не тяни резину: кайся, проси убежища и отправляйся в дальний монастырь на вечный постой.
— А можно подумать? — всё ещё поглядывая на нижний пролёт, попросил Валентин.
Молодой священнослужитель оттянул длинный рукав и взглянул на наручные часы с каменьями.
— Только недолго. Я пока улажу с этими, — он сложил козу из пальцев и вышел в коридор.
Снизу долетали ровные пушистые кольца дыма и сладкий, совершенно не табачный аромат. Пахло сдобой, свежим имбирным пряником и подогретым молоком. А ещё что-то мелодично звенело, разбрызгиваясь эхом по всей лестнице.
Валентин спустился, с интересом разглядывая санитара, но в громадном облике ничего не изменилось. Поэтому пришлось спросить:
— Разве ангелы курят?
— Нет, конечно, но я же притворяюсь человеком. Даже спирт пить приходится для маскировки, — его бас почти не гремел, приглушенный терпеливой заботой и сочувствием.
— Вы же тут, чтобы помогать?
— Наставлять.
— Так наставьте меня? Что делать? Ни в бес…памятство, ни на самоизоляцию никак нельзя. Если все будут языками мести, да визуализировать, кто детали точить будет? А без деталей, сами понимаете, разруха в головах, и в клозете смывать нечем.
— Есть путь короче, — выдувая новые кольца, согласился санитар. — Поборник договора верно сказал, что люди тут на перевоспитании, но можно получить условно-досрочное освобождение. Для этого всего лишь осознай свои прегрешения…
Валентин со вздохом щёлкнул пальцами по шее, но ангел терпеливо покачал головой.
— Не нынешние, а прошлые. Те, за что тебя сюда отправили. Как только ты поймёшь и чистосердечно раскаешься, сразу уснёшь и проснёшься уже в истинном мире из которого был изгнан.
Пациент в острой форме сглотнул и незаметно отодвинулся подальше от подоконника. Санитар только пожал плечами и покачал головой, так что пепел разлетелся сверкающей россыпью алмазной пыли и растворился в воздухе.
— Я пойду, мне ещё с коллегами надо посоветоваться, — не отрывая глаз от потёртых ступеней с зелёной окантовкой, пробормотал Валентин и начал подниматься вверх по лестнице.
— Грехи тянут вниз, не отряхнув их с души своей, не вознесёшься, не воспаришь… — долетело до него из-за спины.
Слова заставили обернуться, но у окна витали только дымные кольца, а на стене, сама по себе, забытая, распласталась длинная крылатая тень.
Валентин вздохнул и совсем скис.
— Мало того, что богатые учат хорошо жить, худые быстро худеть, а блатные добиваться успеха. Теперь ещё черти учат как врать, а ангелы как воспарять.
Он зацепился за ступеньку и чуть не упал. Стукнулся плечом в стену и так и застыл. В самом низу, в углу кто-то начертал:
«Выбор есть!
Выбор пить!
Выбор просто з@ебись…».
Дальше было старательно стёрто, поэтому пришлось действительно вернуться в палату.
Подметая взглядом пол коридора, он еле добрёл до места назначения и замер в дверях, ещё сильнее придавленный настороженным любопытством четырёх пар глаз. Следы армейских ботинок на окнах остались, но трещины волшебным образом исчезли, как и те, кто их не так давно оставил.
— Нуууууу? — промычал Михалыч.
— Я запутался…
— От коллектива отрываться нельзя, — неожиданно встрял интеллигентного вида мужчина в полосатой больничной пижаме, внимательно посмотрел из-под очков, а потом по-собачьи задрал ногу на батарею.
— В чём-то Макарка прав, — задумчиво согласился Кузьмич. — Все эти только обещают, а когда у тебя настоящие проблемы, ты к кому идёшь? К нам! Мы выслушаем, посочувствуем и поддержим, — он сунул руку под койку и вынул помятый металлический термос. — Давай по маленькой. Тут по-другому не разберёшься.
Валентин испуганно замотал головой и отступил в коридор. Зажмурился изо всех сил, чтобы больница, или съёмный мир, или тюрьма, или что-то ещё, хотя бы на некоторое время исчезло. Давление на несколько мгновений стихло и ему даже показалось, что он стоит перед длинным столом, за которым сидят: проверяющий, санитар, священнослужитель и алкоголик-рецидивист. Все делают вид, что ждут его решения, но при этом подают незаметные знаки. Чёрт угрожает, но намекает на забвение и неведение. Ангел обещает прекрасный идеальный мир. Поп умиротворение и покой, а Михалыч стабильность и понимание. За их спинами в трёх высоких окнах расстилается благословенная долина, зелёные леса и синие шапки гор. Над ними ясное вечернее небо. И хотя нет ни одной тучи, солнце почему-то не разливает свою бесконечную благодать, а застенчиво прячется. Только один бледный лучик подслеповато шарит по полу, пока не добредает до ноги пациента. Цепляется за штанину, взбирается по ней, потом по рукаву, перелазит на плечо, запрыгивает и, урча, устраивается на лбу. Становится очень тепло и уютно, как уже давно не было. Наверное, с самого детства, когда мама прижимала его голову к своему переднику, гладила и шептала, что он обязательно будет счастлив.
Валентин помахал им всем рукой, выпрямился и повернулся. Вслед кричали, но он не останавливался. Вприпрыжку сбежал по ступеням и беспрепятственно вышел через проходную. На улице шёл мелкий дождь. Что-то тёмное промелькнуло над асфальтом, путаясь в ногах и пытаясь сделать подножку, но он уверенно переступил через померкнувшее копыто. Над головой раскрылся белый зонт. Защищая его от тёплых капель, но он с улыбкой отстранился. Не остановился у просящего милостыню, сулящего разнообразные блага и искупления и не обратил внимания на хмурую очередь в пивной ларёк.
— Это ещё что за пилигрим? — спросил завотделением, кутаясь в куртку у больничного подъезда.
— Белая горячка, наверное, — пожал плечами анестезиолог, продолжая мусолить свой беломор.
— Тогда это не по нашей части, пусть с ним психические разбираются. В наше время с таким лицом всё равно далеко не уйдёт, сразу же видно, что ненормальный.
