Смеклоф
Жизнь — это ад?
— Меня зовут Валентин, и я, — он трагически закатил небесные глаза, — алкоголик.
— Грехи тянут нас вниз, — печальным басом согласился санитар, перекладывая его поудобнее.
В его огромных руках, похожих на экскаваторные ковши, любой бы смотрелся ребёнком, но новый пациент: тощий, маленький и синий, был прямо как мертворождённый.
Валентин сник. На него напала апатия. Она всегда караулила где-то рядом и неожиданно набрасывалась из укрытия. Правда беспечная радость тоже не отходила далеко. Они боролись за его эмоциональное состояние, постоянно толкаясь и переругиваясь, как братья-близнецы.
Его внесли в палату и сгрузили на скрипучую сетку дореволюционной койки. Длинная штанга с препаратами и клубками перепутанных трубок угрожающе надвинулась. Иссушенный организм Валентина воспрял, но измученная душа сразу раскисла. Во время капельницы ему всегда хотелось в туалет, но поведать окружающим об этом конфузе, он не находил в себе сил и беззвучно страдал до последней капли раствора. Окружающие пока скрывались в сером, безголосом, зыбком тумане, в котором все лица кажутся одинаково бессмысленными и чужими.
Гигантский санитар исчез в длинном коридоре, но его тень ещё какое-то время падала с лестницы на пол и постепенно таяла, как упавшее на горячий асфальт мороженое. Через открытую дверь палаты видно многое. Об этом забывают даже лучшие медики, за что в итоге и расплачиваются. Валентин знал, как коварны и хитры бывают его братья по несчастью и не раз предупреждал персонал об их хитроумных заговорах и ловушках. Поэтому он и любил койку с краю. Оттуда было видно половину старой больницы, даже её потаённые закутки. Надо было только уметь смотреть.
Крадётся к выходу, вжав голову в плечи, пожилой фельдшер. Карманы его халата оттопыриваются и в них феерически звенит благословенная жижа. Курносая медсестра оккупировала служебный телефон, с воодушевлением рассказывая подруге о последнем ухажёре. Она ещё не знала, что завотделением всё это время безуспешно пытался прозвониться в отделение и медленно покрывался красными пятнами и отчаянием. Анестезиолог раскачивал сухой ногой, попыхивая беломором в приоткрытую форточку. Он едва помещался на подоконнике. Пола его длинного, не по размеру, халата свисала к батарее и то и дело окуналась в банку с бычками, набираясь их упругого аромата и бархатистого пепельного оттенка.
Валентин знал всё!
С каждым новым днём его глаза всё больше открывались, а зрение становилось таким ясным, что даже становилось страшно. Поэтому он подтягивал простынь к подбородку и щурился, заворачиваясь в кокон. Медсестра могла долго раскалять телефонную трубку, поэтому у него ещё было время собраться с мыслями до капельницы. Потом неутолимое желание оправиться, смоет все посторонние раздумья за ненадобностью. Но стоило ему прикрыть глаза, как коридор содрогнулся от грохота уверенных шагов.
— Тут у нас значит зависимые… — увещевал завотделением.
— Вижу! — вторил ему незнакомый надменный голос.
— Да, что на них смотреть. Несчастные люди, пойдёмте лучше в травму. Там каждый день что-то интересное. А нам ещё новый рентген поставили…
— Погодите!
Валентин подобрался. Это была его пятая проверка. После них никогда ничего не менялось, но накрученный начальством медперсонал начинал невольно зверствовать. Не со злости, а из-за малодушия. Человеческое нутро слишком мягкое и нежное, чтобы без последствий преодолевать тяжкие жизненные обстоятельства. Оно, как губка впитывает всякую заразу, а потом исторгает её на окружающих. Здесь, в наркологичке, это было особенно видно. Ведь как говорил русский философ Владимир Сергеевич Соловьёв: «Вино — прекрасный реактив: в нём обнаруживается весь человек: кто скот, тот в вине станет совершенной скотиной, а кто человек — тот в вине станет ангелом».
— Тут что?
— Палата…
— Сам вижу!
Дверной проём перегородило расплывчатое тёмное пятно. Свет ударял во тьму, но почему-то никак не мог её проредить. Наоборот, отскакивал от неё, извивался, корчился и спешил убраться прочь.
Валентин даже привстал и сильнее подался вперёд. По верхней перекладине дверной коробки что-то чиркнуло. Полетели искры. В нос ударил странный запах, будто кто-то забыл выбросить подпорченные яйца. По полу что-то натужно цокнуло, и в палату вошёл чёрт в белом халате.
— Сам вижу! — повторил он, раздувая ноздри и без того широкого носа, и уставился абсолютно чёрными глазами на дореволюционную койку.
Валентин отпрянул и протяжно икнул.
— Это ещё что? — прищурился чёрт.
Его суетливые руки перестали тискать блокнот и опустили его в карман белого халата.
Завотделением пригляделся. Даже поправил на носу очки, будто это могло помочь разглядеть что-то особенное.
— Пациент в острой форме…
— Сам вижу! — разозлился чёрт. — Почему он так на меня смотрит? Ты, что-то видишь, пациент в острой форме?
Валентин с трудом сглотнул металлический привкус и облизал внутреннюю сторону верхних зубов. Он много раз слышал про подобные ситуации. Бывалые товарищи рассказывали, что рано или поздно просветление случается со всеми. Главное не отступать с намеченного пути и, не взирая ни на что, идти к священной цели. Увидеть мир в его истинном виде одновременно страшно и прекрасно. Его первозданная свирепая сила должна пугать, а от неприкрытой нагой красоты захватывать дух. Только вонючий хвост, раскачивающий халат и стучащий по полу, к красоте не имел никакого отношения. Как и длинные рога оставившие опалины вверху дверной коробки, и острые копыта чертящие грязные полосы на выцветшем линолеуме.
— Тэээкс, — глубокомысленно протянул чёрт и, нагнувшись, попытался оттянуть Валентину веко, чтобы поглубже заглянуть в глаз.
Но пациент в острой форме так поспешно пополз назад от длинных когтей, что стукнулся затылком в спинку кровати.
— Увидел, значит, — поморщился проверяющий, — вот всегда тут так. Поэтому к вам и отправляют только в самом крайнем случае, — он обиженно зыркнул на завотделением и воздел палец к потолку. — Этого срочно на процедуру по новой государственной программе помощи сильно пьющим, но ещё не потерявшим человеческий облик. ПСНОЕНПЧО!
— Чё?
— ПСНОЕНПЧО! — сурово повторил чёрт.
Завотделением попытался улыбнуться, чтобы разрядить обстановку, но не смог. Губы дрожали и совершенно ему не повиновались.
— У вас ВИП-палата есть?
— Да, да, конечно…
— Вот туда его и перевидите… на процедуру, а я подойду, лично всё проверю. Программу курируют на самом высоком уровне. Стране нужны трезвые, работящие и покорные, то есть здоровые, граждане. Поэтому мы должны приложить все усилия, чтобы излечить их от алкогольных прозрений и вернуть в добропорядочное, тихое и спокойное дожитие.
— Да, да, конечно, — пролепетал завотделением.
Он уже двадцать лет тихо, спокойно и покорно не возражал проверяющим, поэтому и оставался на своём месте.
— Вот и чудненько, — чёрт подошёл к окну и с ненавистью взглянул
