мать её сожгли, так и её теперь. Ибо негоже это – колдовать. Грех!
– Тятя, а когда к нам волшебник приезжал. Его тоже потом сожгли??? – не унимался ребёнок.
– Та тьфу на тебя! – рассердился староста. – Не твоего ума дело! Мал ещё! Иди вон сестру по ягоды своди, неча вам тут делать, молокососам!
Мариша раскачивалась под знакомую песню и уже не чувствовала, как слёзы катятся по щекам. Как всё это было знакомо. Этот запах дыма, только занимающийся огонёк, прыснувший по пучкам соломы. Сейчас станет тепло. Но дышать будет трудно намного раньше. Через мгновенье она начнёт задыхаться, и уже не увидит, как разгорается пламя, а только почувствует.
Да, именно это и было суждено ей. Она грешница, и гореть ей в геенне огненной! Может быть, хоть сейчас… хоть в этот раз всё наконец закончится…
Толпа кричала. Выла. Бесновалась. А дыма почти нет. Всё видно. Лица, лица, лица… Злобные, искорёженные ненавистью, с горящей где-то изнутри жаждой посмотреть на мучения другого. Даже мать Игната, стоящая рядом с Раей, уже не плакала, а похотливо облизывала губы, глядя на языки пламени, что взвивались всё ближе к своей добыче.
«Гори! Гори!!!» – орали они вместе с остальными. «Как твоя сука-мать, так и ты, выродок!».
Эти люди сожгли когда-то и её мать. А дедушку заморили голодом. Это они давали братьям издеваться над ней, это они сейчас отправили на огонь её. И это она грешница?
Она увидела их всех, будто впервые.
«Гори, сгорай, но знай, прощенья, получишь от огня крещенья!..».
И вдруг она поняла. Осознала. Всё не так! Всё! И этот огонь, и эти люди, и весь мир! Всё не так на самом деле! Её мама была самой чудесной женщиной на свете! А они сожгли её! Безжалостно! Просто за то, что она пыталась помочь больному и не смогла. И её сожгут так же. Они обвиняли её, а сами, едва ли были лучше! Да и как – лучше? Маришу обвиняли в грехах, которые она не совершала, а сами раз за разом били старого пса, наговаривали на соседей, врали, воровали, прелюбодействовали и клеветали! И это Мариша – самая страшная грешница, которая за грехи свои будет сожжена в огне?!
Но ведь огонь… огонь ей почти друг. Сколько лет она сгорала в нём, сколько ночей кричала от боли и бессилия? Эта боль такая родная, такая привычная. Огонь не враг ей, а вот они – да.
Согнулась, а потом медленно выпрямилась. Пышная коса растрепалась, вея локонами, что поднимались адским жаром. Тонкий стан обнимали рыжие бесы, искря и волнуясь. А взгляд – пустой, чёрный – давил каждого из них. Искал, обвинял и приговаривал. Приговаривал к казни.
Мариша вскинула руки, и языки пламени раскинулись крыльями жар-птицы, ухватив тех, кто был ближе всех к костру. Люди побежали, но не скрыться было от чудовищного жара, пожирающего одного за другим. Мариша плясала. Она кружила, смеялась и, казалось, летела над догорающим помостом, что наскоро установили посреди площади. И пела.
«Гори, гори, моя девица!..»…
Гори, гори… прощенья, получишь от огня крещенья!..
По пустынной дороге ехал всадник. Он был уже стар, хотя до сих пор молодцевато садился в седло, считая, что негоже ему, потомственному воину с даром волшебным, на телегах разъезжать. Утро было раннее, только солнце взошло. Пели птицы, уже зажужжали шмели и пчёлы. Ветерок игриво колыхал тонкие стебельки ромашек в поле. Откуда-то несло дымом. Дальше, чуть вдалеке от тракта, должно быть село. Но ни приветственных криков петухов, ни мычания коров не раздавалось с той стороны.
«Неужто беда какая приключилась?» – подумал старик и чуть пришпорил коня.
Когда он подъехал к пепелищу, то услышал вой. Протяжный, почти волчий. Но прислушавшись, понял, что это плачет женщина. Конь боязливо ступал по ещё дымящейся кое-где земле. Выгорело всё, даже земля сплошь обуглена, будто сам ад открыл здесь ворота этой ночью. Старик вздохнул, оглядываясь, и чуть сжал ногами бока коня, понукая его двигаться вперёд.
Он обнаружил её возле обгорелых столбов какой-то постройки. Сейчас уже и не понять, что это было. Может, курятник? Девушка была совершенно нагая, измазана сажей и грязью, но целая. Даже лохматые волосы остались нетронутыми.
«Это ж как ей повезло-то? В таком-то пожарище да целой остаться?» – подумал старик.
– Суренька!!! – протяжно выла девица, захлёбываясь слезами. – Да за что же?! Прости меня Суренька, подруга моя верная!
Сердце старика сжалось. Он неловко перебрал вожжи в руках, покряхтел да слез с коня. Девица не унималась. Казалось, она его даже не заметила. Старик подошёл к ней. Как на внучку-то его старшую похожа! Та уже замуж вышла два года как, совсем своего старика не навещает.
Он горестно вздохнул, снял куртку и аккуратно завернул плечи девушки.
– Дедушка? – огромные серые глаза пронзили его так, что он вздрогнул.
Бедное дитя, натерпелось-то!
– Да, внученька, – улыбнулся старик и погладил её по лохматой голове.
– Дедушка, это я виновата! Я! – закричала девушка, опять заливаясь слезами. – Это я сожгла всё! Я – грешница! Грешница!!!
– Да какая же ты грешница, внученька? – старик сжал губы, понимая, что на глаза уже катятся непрошенные слёзы. – Никакая ты не грешница, девочка моя. Давай-ка мы встанем сейчас, и я отвезу тебя домой. Хватит с тебя уже горюшка.
Он помог ей подняться, и она прижалась к нему, уткнув хлюпающий нос в плечо.
– Ну что ж ты, внученька? Всё хорошо уж будет, ну не плачь! Всё будет хорошо. Поехали домой, а? А?
Девушка всхлипнула ещё раз и позволила усадить себя на коня.
Не успел он покинуть пепелище, как девица уже спала, доверчиво прижавшись к его груди. Как воробушек. Такая худенькая, лёгенькая. Реснички во сне подрагивают, а дышит ровно. Пальчиками только в курточку вцепилась да спит. Хочется защитить её ото всех, чтобы больше она никогда не плакала.
Она так и не проснулась до самого дома. Спала тихо, спокойно. Наверное, ей снилось что-то хорошее.
Конец
