Да и что нам толмач растолмачит
В их превратной и легкой судьбе!
Только что-то в ней переиначит,
Перешьет и примерит к себе.
Да и как нам, былым забиякам,
Понимать своих хмурых котят?
Разве что по таинственным знакам?..
Впрочем, пусть их живут, как хотят!
1976
«Я учился языку у нянек…»
Я учился языку у нянек,
У молочниц, у зеленщика,
У купчихи, приносившей пряник
Из арбатского особнячка.
А теперь мне у кого учиться?
Не у нянек и зеленщика –
У тебя, моя ночная птица,
У тебя, бессонная тоска.
1976
«Был ли счастлив я в любви…»
Был ли счастлив я в любви,
В самой детской, самой ранней,
Когда в мир меня влекли
Птицы первых упований?
Ах! в каком волшебном трансе
Я в ту пору пребывал,
Когда на киносеансе
Локоть к локтю прижимал!
Навсегда обречены
Наши первые любови,
Безнадежны и нежны
И нелепы в каждом слове.
Посреди киноромана
И сюжету вопреки
Она ручку отнимала
Из горячечной руки.
А потом ненужный свет
Зажигался в кинозале.
А потом куда-то в снег
Мы друг друга провожали.
Видел я румянец под
Локоном из теплой меди –
Наливающийся плод
С древа будущих трагедий…
1979
Ревность
Я влюблен. Мне пятнадцать. Она холодна.
Я, отвергнутый, к ней не иду на рожденье.
Жить мне невмоготу. Испиваю до дна
Нелюбовь, одиночество и униженье.
За дворами сгорает заря на Москве.
Наблюдает пожар каланча на Сущевке.
Опускается сумрак. Как при волшебстве,
Фонарей зажигаются длинные четки.
Во Втором Самотечном пустынно. Туда
Лишь бродячие псы совершают набеги.
Но над снегом горит высоко, как звезда,
Золотое окошко, висящее в небе.
Там она. Там на тюле ее силуэт.
Там счастливый соперник ликует за чаем.
Я взбешен со всей силой пятнадцати лет.
Я в отчаянье. Но и жесток и отчаян.
Образ сладостной мести мерещится мне.
Громкой славой увенчанный, в час неурочный,
Я въезжаю в столицу на белом коне.
Предо мной переулок Второй Самотечный.
Открываются окна. Сияет луна.
Я проехал задумчив и взора не кинул.
Вслед мне в позднем раскаянье плачет она.
А соперник растерянный чай опрокинул.
Нет! Тогда я не стану врага попирать,
Ибо мы не злопамятны и горделивы.
Лишь одною печалью могу покарать:
Будь счастлива, любимая! Будьте счастливы!
1980
Про охотника
Стоит белый камень.
На камне белый город.
Над городом белый облак.
Над облаком белый лебедь.
Пришел охотник,
Прицелился каленой стрелою.
Упал белый лебедь
На белый облак,
А белый облак
На белый город,
А белый город
На белый камень.
Ушел охотник.
Один камень остался.
1981
Про Ванюшку
Просит Ва́нюшка у мамушки:
– Испеки ты мне шанежки –
Целый пуд.
– А зачем тебе, Ванюшка,
Шанежек
Целый пуд?
– Я шанежки возьму
Да на торг пойду.
Продам я шанежки,
Получу за них денежки.
– А зачем тебе, Ваня, денежки?
– Куплю кафтан ала бархата,
Да сапожки козловые,
Да ружье куплю с насечками.
Как откину у кафтана полу,
Как топну три раза сапожками,
Как начну из ружья палить,
Бояре в городе испужаются,
Слуги боярские поразбегаются.
Заберу я у них казну,
Заберу и себе возьму.
– Ах ты, Ванюшка, глупый Ванюшка.
Бояре-то в городе сильные.
Не дадут тебе казну.
Лучше ты ступай ко сну.
1981
Вечером
Мальчик играл в оловянных солдат,
Девочка куклу качала.
Этот тысячелетний обряд
Весь повторялся сначала.
Девочка спела свое: «Ай-люли»,
Мальчик заснул героем.
Ветки качались. По небу шли
Тучи сомкнутым строем.
Глаз не смежая, кукла спала.
И на ночном привале,
В кучу сбившись у края стола,
Стоя солдатики спали.
1985
Малолеток
В шесть лет он написал стихи про осень.
А было лето. Он был поражен,
Впервые ощутив порыв поэта
И первых рифм двукратный перезвон.
Потом он написал, что рябь ручья
Подобна крупной терке. И еще
Две строчки: «Я хотел бы стать природой,
Быть птицей, яблонею или снегом».
Потом в семь лет: «Я не могу не быть».
Он был довольно хлипок, большеглаз
И лопоух. Не избегал проказ.
Но постоянно мучила ангина.
Тогда в постель укладывали сына
Родители. И это он любил.
В ушах его жужжало и шумело,
Кровать его взлетала и летела,
Он сочинял: «Разбойничий фрегат
Летит по небу, весел и пернат».
Болея, прочитал десятки книг.
Любил халву. И странный вел дневник.
Родители, конечно, понимали,
Что сын их
