гений. И ему внимали.
Перепечатывали каждый стих.
Показывали людям. Что взять с них!
Друзей он не имел, поскольку сильно
Опережал ровесников.
В двенадцать
Влюбился страстно. Но его предмет
Был старше ровно на двенадцать лет.
Он ей писал: «Я буду плакать дико,
Когда тебя утрачу, Эвридика!»
Ей был смешон невинный мизантроп,
Но поощрен был поцелуем в лоб…
Он числился при Доме пионеров
В литературной студии «Ромашка».
Руководитель студии, бедняжка,
Был сам поэт. И не любил талантов.
Ему был нужен заурядный фон.
К тому ж обиду затаил писака,
Поскольку мальчик про него сказал:
«Мне стыдно было бы писать, как он».
Итак, отсутствием успехов внешних
Уравновешивалось восхищенье
Знакомых и родителей.
Но вдруг
В их городок примчалась из столицы
Ваятельница Голубых Чудес,
Имевшая в большой газете вес.
Стихи ребенка даму покорили,
В восторженно-сентиментальном тоне
Оттопала она на ремингтоне
Статью, где объявлялся новый гений.
(А нас давно уверила печать,
Что в гении возможно назначать.)
Подборку напечатали в газете.
И тут о мальчике заговорили.
(У нас когда уже заговорят,
То в говорении не знают меры.)
Прославилась «Ромашка». Всю семью
Сто раз отобразили в интервью.
Уж малолетка прочили в Гомеры.
Откликнулись на это пионеры,
Водители такси, пенсионеры,
Учителя, артисты, инженеры
И прочие любители стихов…
Один поэт, довольно знаменитый,
Почуяв славы душный запашок,
О малолетке написал стишок.
Семья цвела. Его боготворили.
И даже в школе был он полубог.
Он стал заносчив, то есть одинок.
А как стихи? Да так. Он их писал,
Уже не ожидая вдохновенья.
Взрослел. Но стих его не повзрослел.
Тогда он начал нажимать на тему.
И строки шли уже натужно, вяло,
Неискренне – дыханья не хватало.
Он был еще хвалим, но постепенно
К нему утрачивали интерес.
Он стал угрюм и зол. Забросил книги.
Родители шептали про интриги,
Про зависть в литераторских кругах.
А он остановился и зачах.
Ему обрыдла жизнь. Живя во мгле,
Порой он горло примерял к петле.
Вы скажете, его убила слава.
Не думаю. Ее шипучий хмель
Бодрит и возбуждает вдохновенье.
Нет, он упал, как недозрелый плод.
Поэты совершаются в семнадцать –
Чуть раньше или позже. А в ребенке
Вдруг возникает образ, звук, число.
Поэзия – душевный опыт в слове.
И в ней метафоры – остаток детства.
Лишь на заре людского разуменья
Основою был образ, а не мысль.
Дитя-поэт – виденье давних эр.
Ожившее дитя палеолита,
Смятенное среди иного быта,
Поскольку вспомнило то, что забыто, –
Язык природы и небесных сфер.
Им надо много сил, чтобы прийти
Оттуда к нам. И сохранить при этом
Начальное, услышанное там.
А мы поспешно поселяем их
У нас. И кормим их своим сюжетом,
Который так неудобоварим.
Но наши страсти непосильны им…
Поэты начинаются тогда,
Когда их, словно на тугом батуте,
Подбрасывает время. Сколько нужно,
Чтобы при этом не сломать костей!..
Родители невиданных детей,
С ребенком обращайтесь осторожно!
Ужасен стиль восторженных статей.
Не верьте им. Их содержанье ложно.
Храните тех, кто обретает речь!..
А впрочем, вундеркиндов можно сечь…
1984–1986
От составителя. Андрей Немзер
Даты составивших эту книгу стихотворений ясно свидетельствуют: раздумья о детстве и отрочестве, животворящие воспоминания о, казалось бы, безвозвратно ушедшем, стремление воскресить свою «начальную пору» и открыть в ней общий для всех духовный смысл не оставляли Давида Самойлова (1920–1990). Верность одного из самых больших русских поэтов ХХ столетия этой теме – разом счастливой и трагической, ее совершенно особое место в мире Самойлова, удивительные, порой неожиданные, но всегда точные сопряжения ее вариаций позволили нам пойти на рискованный эксперимент: сделать то, что было лишь тайно намечено самим поэтом, собрать под одной обложкой самойловскую лирику, вышедшую «из детства». Надеемся, что название книги не только формально повторяет имя бесспорного поэтического шедевра, но и сохраняет его смысл. Стихотворение «Из детства» в равной мере говорит и о том, что пора нашего открытия жизни, собственного «я», поэзии всегда остается с нами, и о ее конечности. Предлог «из» означает как принадлежность детству, так и выход за его пределы.
Открывая для себя впервые или проживая вновь стихи Самойлова о начальных «эпохах развития» (Л. Н. Толстой), взрослый читатель узнает свое минувшее (сколь бы ни отличалось оно внешними приметами от выпавшего поэту), а читатель юный, подросток и даже ребенок, начинает догадываться о внутреннем единстве всякой человеческой судьбы, о неизбежности будущих утрат и способах их преодоления. Ставшее «крылатым словом» название тургеневского романа подразумевает не только болезненный поколенческий антагонизм, но и свыше предначертанную теснейшую связь отцов и детей. Это твердо знал создатель трагического стихотворения, в котором умерший «босой отец» оплакивает участь сына (поэта), а тот, предчувствуя свои – такие же – посмертные гнев и боль, восклицает: «Мой милый сын! Увидь меня во сне!..» Есть надежда, что стихи Самойлова могут помочь нам сохранить это щемящее жизненно необходимое чувство.
Андрей Немзер
