С открытием советских партийных и государственных архивов (но не архивов госбезопасности) стали доступны документы большинства лидеров — Сталина, Молотова, Кагановича, Микояна, Маленкова, Ворошилова, Орджоникидзе, Калинина, Кирова, Андреева и Вознесенского. Частично недоступными в 1990-е годы оставались архивы Хрущева, из-за его неоднозначного статуса бывшего лидера, а также до сегодняшнего дня полностью закрыты архивы Берии, участника команды, расстрелянного в 1953 году. С 1990-х годов в написании этой книги мне помогали многие биографии Сталина и документальные публикации. Один из авторов этих работ, Саймон Себаг-Монтефиоре, написавший очень живую биографию Сталина[7], разделяет мой интерес к среде, в которой жил Сталин, но не к той политической команде, в которой он играл. Российский историк Олег Хлев-нюк, чье знание источников не имеет себе равных, и его британский коллега Йорам Горлицкий провели прекрасное научное исследование политического ближнего круга Сталина[8]; также заслуживает внимания работа Стивена Уиткрофта, который провел важный количественный анализ команды[9].
Великие диктаторы всегда завораживают, поэтому неудивительно, что внимание не только публики, но и ученых сосредоточено на фигуре самого вождя. В случае сталинской команды, однако, есть и другие причины. Внутри команды и за ее пределами было принято подчеркивать вклад именно Сталина, а не чей-либо еще. Если в 1930-х годах советская пресса часто с восхищением писала не только о лидере (вожде), но и о лидерах (вождях), то есть о команде, то после войны все изменилось — теперь публичный образ команды был в значительной степени ограничен построением по обе стороны от Сталина на Красной площади во время первомайских парадов и тому подобных мероприятий. Кроме того, личные отношения внутри команды резко ухудшились. Дружеские отношения, которые существовали в начале 1930-х годов, в значительной степени исчезли к началу 1950-х годов, отчасти из-за того, что Сталин поощрял взаимные подозрения и враждебность, а попытки наладить более тесные личные и семейные отношения после смерти Сталина были недолговечными и не особенно успешными.
После 1953 года, когда был казнен Берия, 1956 года, когда был разоблачен «культ личности» Сталина, и 1957 года, когда Хрущев исключил оставшихся участников, объявив их «антипартийной группой», никто не хотел вспоминать, что они, включая Берию, долго работали вместе, как одна команда, и со Сталиным, и без него. Берия после своего падения стал козлом отпущения, и его бывшие коллеги начали наперебой отрицать не только дружеские, но и рабочие отношения с ним. После десталинизации в 1956 году члены команды стремились дистанцироваться от того, что теперь называлось его преступлениями, а также стали указывать пальцем на своих коллег. Позже, когда оставшиеся в живых члены их семей и бывшие сотрудники начали писать мемуары, они, что неудивительно, создали весьма субъективные биографии, посвященные тому единственному члену команды, который, по их версии, делал все правильно. Сталин и личные отношения с ним героя воспоминаний были центральными, а остальная часть команды играла второстепенные роли и, как правило, была выставлена в дурном свете. Хотя члены команды сами признавали, что в прошлом они работали вместе, но делали это мимоходом и часто неохотно, в то время как их дети почти полностью это игнорировали. Это неудивительно, учитывая, что все подобные тексты были написаны после окончательного и тяжелого распада команды в 1957 году, когда Молотов, Маленков и Каганович пошли одним путем (но не вместе, чтобы избежать каких-либо обвинений в заговоре), а Хрущев — с Микояном и потрепанным Ворошиловым на буксире — другим.
После того как открылись архивы и были опубликованы мемуары, стало ясно, что политическая и частная жизнь Сталина были взаимосвязаны в значительно большей степени, чем это обычно бывает у политических лидеров. Он общался в основном с членами команды, в их кремлевских квартирах или на даче. Так было в первые дни существования команды, когда жена Сталина Надежда Аллилуева была жива, и у него и у многих его коллег были маленькие дети, и это продолжалось после самоубийства Надежды в 1932 году, когда команда и его свояки от двух браков составляли практически весь круг его общения, сосредоточенного вокруг дачи. После смерти Надежды он был одиноким человеком и стал еще более одинок, когда репрессии разрушили семью родственников его жены, в которую он был принят. Ему составляла компанию дочь Светлана, но и это закончилось, когда она выросла и вышла замуж в годы войны. Компания членов команды стала еще важнее для Сталина после войны, и участники оставили незабываемые воспоминания об ужасном насильственном ночном общении на даче (теперь, в отличие от 1930-х годов, уже без жен и детей) и о том, каким тяжелым бременем оно было.
В прежние времена наше представление о Сталине и его команде в основном исходило от Троцкого, который считал, что Сталин — «второсортное ничтожество», а команда вообще «третьесортная посредственность» и вряд ли заслуживает обсуждения. Троцкий издевался над Молотовым и не упускал возможности высмеивать и унижать большинство остальных. Поскольку Троцкий в конце 1927 года был выслан из Москвы, а через два года из Советского Союза, то он знал членов команды только на раннем этапе их карьеры, если вообще их знал. Очевидно, он ошибался в отношении Сталина, который, кем бы он ни являлся, не был ничтожеством или просто продуктом партийной машины. Что касается команды, Троцкий был прав в одном: они не были интеллектуалами-космополитами, такими как он сам или Ленин. Но они совершенно не были невзрачными, безликими людьми, как их изображал Троцкий и другие вслед за ним.
Ближайший соратник Сталина, Молотов, по прозвищу «каменная задница», имел, казалось бы, бесконечную работоспособность; никто никогда не назвал бы его харизматичным, но наблюдая за тем, с каким упорством он в течение тридцати лет выдерживал не только работу, но и оскорбления и почти всегда упрямо отказывался принести извинения, начинаешь им в некотором роде восхищаться. Орджоникидзе, напротив, был харизматичным, вспыльчивым и очень любил своих коллег; отвечая за тяжелую промышленность в пиковые годы индустриализации, он проделал феноменальную работу, борясь изо всех сил за «свои» заводы и «своих» людей. Берию, еще одного грузина в команде, труднее всего оценить, потому что после его падения в 1953 году все ополчились на него, в итоге он приобрел имидж полностью разложившегося сексуального маньяка, а также главного палача; недоумеваешь, когда читаешь воспоминания его сына, который пишет о его красивой и высокообразованной жене, занимавшейся научной работой, и о том, что сам Берия предпочитал компанию интеллектуалов. С Кировым проблема обратная: его ранняя смерть превратила его в мученика, по определению хорошего парня, которого все помнили как своего лучшего друга. Пухлый Маленков, кажется, аппаратчик в чистом виде: кто бы мог подумать, что после падения с вершины власти он погрузится в биологию (специальность сына) и напишет в соавторстве научную работу об антигравитационном воздействии? Андреев, бывший рабочий, ездил проводить чистки в провинциях, слушая Бетховена на своем переносном граммофоне. Каганович, грубиян с комплексом неполноценности по отношению к интеллектуалам, отличался личной отвагой; его бывший протеже Хрущев маскировал острый ум и решительность под обманчивой внешностью «простого мужика».
