Немыслимо, чтобы молодая женщина иудейского вероисповедания могла посвятить себя пожизненному девству. Этого не требовали от неё ни религия, ни её женская природа; напротив, от молодой женщины ожидалось, что она выполнит свой долг перед природой и станет матерью. Любовь в иудаизме в каком-то смысле благо всеобщее: от любви ожидают плода, полезного для всех, – умножения и процветания рода. В греко-римской культуре любовь – благо скорее индивидуальное. Всеобщим благом, от которого ожидают плода для всех, считаются добродетель и любовь к отечеству. Любовь между мужчиной и женщиной почитается особо. Это почти пиитическое почитание, и пиитически почитается богиня любви Афродита. В христианской культуре не могло быть сходного отношения к любви уже по той причине, что у христиан нет бога (или богини) любви. Один Бог совмещает в своём лице всех других. Бог любви неузнаваем в этом общем Боге. Чувственная любовь в христианстве лишена того значения, которое ей присуще по природе. Не вполне ясно, что здесь следствие чего: пренебрежительно-осуждающий взгляд на чувственную любовь есть результат отсутствия бога любви или отсутствие бога любви есть результат такого взгляда на чувственную любовь? Чувственное и духовное начало в любви для греков неразделимы. Такое разделение явится лишь с христианством. Богиня Афродита покровительствует равно обоим полам. И как велика её власть! Её власть, наперекор всем моральным учениям философов, ставится даже выше власти богини справедливости. К неправедным делам, в том числе к такому, как супружеская измена, отношение у греков не однозначно отрицательное, почти извиняющее, если в деле замешана богиня любви. Царь Менелай, измена жены которого стала причиной кровопролитнейшей войны с Троей, прощает жену. Он явился к ней, пылающий жаждой мщения, и не было, казалось, силы, могущей остановить его меч. Но Елена применяет женскую хитрость: она рывком срывает с себя покровы, обнажив перед царём прекрасную юную грудь. Перед ослепительной женской красотой не устоял герой и воин: он не совладел с собой, он заключил жену-изменницу в объятия. Сама Елена винит во всём Афродиту:
…Давно я скорбела, виной Афродиты
Вольно ушедшая в Трою из милого края отчизны,
Где я покинула брачное ложе, и дочь, и супруга,
Столь одарённого светлым умом и лица красотою[4].
В гораздо худшем преступлении замешана супруга другого знаменитого героя Троянской войны, могущественного Агамемнона, подговорившая своего любовника, которого она завела в его отсутствие, вместе с ней убить мужа. Он вернулся в дом, увенчанный лаврами победителя, и, не побеждённый врагом, был побеждён спрятавшимся любовником жены. Мерзостность этого преступления очевидна и неизвинительна, но измена супруги и в этом случае находит частичное понимание и сочувствие греков: вмешательство Афродиты помутило ясный ум женщины и побудило её на этот шаг. Вмешательство всякого другого бога в этом случае едва ли бы было принято за смягчающее вину обстоятельство. Такое отношение к пороку, если в нём возможно увидеть проявление воли Афродиты, по мнению автора исследования «Сексуальная жизнь в Древней Греции» Г. Лихта, типично для культуры греков:
«Поэт или (что то же самое) наивное народное мировоззрение достаточно снисходительны, чтобы простить обеим прелюбодейкам их супружеские прегрешения, возлагая ответственность за них на ослепление, вызванное Афродитой»[5].
III. Идеал целомудрия
Идеал целомудрия пришёл в христианство не извне; он – собственное изобретение Христа, изобретение, возможно, случайное. Если бы не были сказаны Христом слова: «…есть скопцы, которые из чрева материнского родились так; и есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного»[6], – не сложился бы в последующие века культ девственности, так резко поменявший жизнь бессчётного количества молодых женщин, но тоже и молодых мужчин. Это неоднозначное высказывание Христа, хотя оно и послужило основанием для столь значимого культа, не обосновывается им. Ефимий Зигабен (XII в.) так истолковывает эти слова Христа:
«…[он] исчисляет три рода скопцов, из которых первый не может быть порицаем, второй – порицается, а третий – даже заслуживает похвалы, когда некоторые, чтобы достигнуть Царства Небесного, оскопляют самих себя, не железным мечом отрезывая детородные члены, но мечом целомудрия отсекая жало похоти и любовью к девству ослабляя страсть плотскую»[7].
Более ясного объяснения существа девства и цели девства, какова она по христианству, по-видимому, дать невозможно: цель – достижение Царства Небесного. Но мог ли быть этот стимул достаточным в таком деле? Что такое Царство Небесное, всегда было непонятно. Определения этого царства у Христа отрывочны и поражают бедностью смысла. Не вносят ясности в вопрос и многочисленные толкования этого понятия. Это центральное понятие христианства остаётся самым неистолкованным и самым тёмным в нём; тем не менее на нём построено всё христианское учение о будущей жизни, в котором учению о девстве принадлежит важное место:
«Ничто не может, прекрасные девы, приносить столько добра человеку, как девство. <…> Ибо, как скоро Христос научил нас соблюдать его и показал нам чрезвычайную красоту его, разрушено царство диавола, прежде постоянно пленявшего и порабощавшего всех…»[8]
Христианским богословам приходилось создавать учение о девстве в буквальном смысле слова из ничего. Столь масштабный феномен, как добровольное пожизненное воздержание от близости с другим полом, не зиждется на каких-либо твёрдых и внятных основаниях. Воздержание не проистекает из природной необходимости; напротив, оно противоречит ей. Но и Христос говорит не о необходимости девства, но о его желанности, предоставляя молодым мужчинам и женщинам самим делать выбор своего будущего. Девство восхваляется как подвиг, за который девственников на небе ожидает награда. Но та же награда – вечное блаженство – ожидает и недевственников, ведущих на земле богоугодную жизнь, и неясно, в чём будет состоять преимущество первых перед вторыми. Но какое-то преимущество они должны иметь, иначе был напрасен их подвиг. Объяснения богословов туманны:
«…крыльям девства, по их природе, свойственно не склоняться к земле, а возноситься на небо, в чистый эфир, в жизнь равноангельскую. Посему сохранившие точно и верно своё девство для Христа, по призвании и переселении отсюда, первые удостаиваются победных наград, получая от Него увенчание цветами нетления. Ибо говорят, что как скоро такие души оставляют мир, то встречающие дев ангелы с великим славословием сопровождают их на упомянутые луга, к которым они стремились и прежде, издалека созерцая их…»[9]
Вопрос между тем настоятельно требует ответа: ради чего обязывать себя к подвигу девства, который ставится некоторыми богословами на один уровень с подвигом мученичества? Каков смысл этого подвига
