женщины были красивы. Красота воспринимается лишь рядом с некрасивым и безобразным. Осознавая это, женщины интуитивно желают, чтобы другие были менее красивы. Замечательно, что философы не включают в число благ бессмертие, не веря в его возможность. Зато бессмертие в том или ином виде включают в число благ религии. Христианство тут превзошло все другие религии, обещая не только бессмертие души, но и телесное воскресение.
Родившийся в богатстве и роскоши знает о том, что богат, – и не знает об этом. Он богат для себя лишь в сравнении с другими, но не в сравнении со своим собственным прежним положением; но только такое сравнение позволяет ощутить себя подлинно богатым. Чувство богатства непропорционально фактическим размерам богатства; от привыкания к богатству его ценность уменьшается. Стать богатым – большее благо, чем быть богатым. Для людей, равнодушных к богатству, богатство не благо. Для некоторых – но таких ничтожное меньшинство – богатство – зло, и они не лицемерят при этом. Только патологическая жажда богатства не удовлетворяется никогда, поскольку она имеет свойство возрастать по мере её удовлетворения.
Все полагают за лучшее иметь любовь и благополучие. Как будто любовь уже не высшее благополучие! Если человек поставлен перед выбором между любовью и материальным благополучием, выбор может быть труден для него: он тем более труден, если материальное благополучие гарантируется ему до смерти. Для любви такая гарантия невозможна. Выбирать тут приходится между благом не высшим, но пожизненным, и высшим, но ненадёжным. Любовь – благо прихотливое, его невозможно удержать по своей воле. Всякое благо эфемерно, но любовь самое эфемерное из благ. Но, в то время как восприятие здоровья и богатства от привычки притупляется, к любви привыкнуть невозможно: она есть, либо её нет. Если любовь была и прошла, это не значит, что человек привык к ней; это значит, что он разлюбил. Что возможность дышать – величайшее благо, человек узнает, если его лишат этого блага. С любовью дело обстоит иначе: что любовь – благо, человек узнаёт, когда влюбляется. Это единственное благо, остро воспринимающееся всякий миг. От обладания богатством любовь отличается тем, что утрата богатства воспринимается как тяжёлый удар: его желают вернуть. Любовь же ценят, лишь пока любят. Разлюбив, человек не страдает – страдают нелюбимые.
Что для одного благо, не благо для другого; что благо для человека, не благо для животного. Для собаки благо – обглоданная человеком кость. Если скудная пища и пост воспринимаются как благо, они благо, а обильно накрытый стол в таком случае – зло. Любовь – единственное благо, которое не утрачивает характера блага ни при каких обстоятельствах; но время убивает и любовь. Благо уменьшается по мере привыкания к нему, но, оттого что человек привыкает к здоровью и богатству, он не утрачивает то и другое. Каждый по-прежнему может сказать о себе: «Я здоров», – или: «Я богат». Но может ли кто-нибудь сказать о себе: «Я люблю, но из-за привычки к этому чувству не замечаю этого»?
Умение удержать однажды достигнутое благополучие – давняя и самая тщетная надежда человека. Благополучие – одна из форм счастья, а счастье неизбежно кратковременно в силу внешних причин либо в силу привыкания к нему. Счастье любви, как и всякое благо в жизни, как и сама жизнь, подвержено закону увядания и смерти. Всё преходит, не преходит лишь сам этот закон. Влюблённые клянутся любить друг друга вечно. Никто ещё не клялся другому любить его на протяжении некоторого времени.
Эти прекрасные клятвы не лживы, просто обоим ещё не открылось, что ничто не вечно под небом, – как не вечно и само небо. Счастливы те, чья любовь по мере охлаждения переходит в глубокую привязанность. В отличие от любви, такой привязанности время не угрожает: от испытаний временем она лишь укрепляется и становится для обоих ещё большим благом.
Любви желают, когда её нет; когда она есть, о её сохранении не думают, не представляя себе, что это чувство может перестать быть. Между тем каждый миг близости любимого, каждое прикосновение к другому приближает истощение чувства. И когда-то наступает роковой момент: от былого пламени остаётся лишь пепел, прикосновения больше не жарки, и их не жаждут, а взгляды не говорят другому того, что говорили прежде. У Джека Лондона есть замечательный рассказ «Когда боги смеются»: он о двух влюблённых, которые, чтобы не растратить своё чувство в пылких ласках, запретили себе ласки и прикосновения. Они хотели остаться друг для друга навсегда желанными и любимыми. Они хотели обмануть любовь. Любовь жестоко отомстила им: они разлюбили друг друга одновременно, так и не вкусив плодов своего горячего чувства.
II. Четыре понятия любви у греков
В древнегреческом языке понятию «любовь» соответствуют четыре вида любви: эрос – любовь между мужчиной и женщиной, филия – любовь между друзьями, сторге – любовь между членами семьи и родственниками и агапе – любовь как дружелюбие и расположение к ближнему. Христианство не перенимает это деление, добавив к этим четырём видам любви любовь к Богу; эротическая же любовь низводится им до разновидности греха. На этой почве возник и достиг своего апогея в IV–VI вв. аномальный по своим масштабам культ девственности. Не было такого знаменитого отца церкви между II и VI веками, который бы обошёл феномен девственности вниманием, не порицал бы половое влечение и не восхвалял бы воздержание. Даже такое произведение, как «Песнь песней», – объяснение в любви двух влюблённых, в котором каждое слово дышит чувственностью, – в христианстве переосмысливается и окрашивается в религиозные тона. Эротический характер этого произведения очевиден, но так велико его эстетическое воздействие, что оно было включено в Ветхий Завет.
В целом в христианстве происходит резкий сдвиг акцентов в толковании смысла любви. Любовь между мужчиной и женщиной отступает на задний план перед новыми идеалами – любовью к Богу и ближнему. Эти два идеала отныне определяют смысл земной жизни христианина. В основании первого лежит давно установившийся к тому времени культ единобожия, в основании второго – заповедь «Люби ближнего, как самого себя». И единобожие, и эта заповедь приходят в христианство из иудаизма, отрицательное же отношение к эротической любви – явление новое. Ни в иудаизме, ни тем более в греко-римской религии чувственность и эротическая любовь не порицаются.
Для греко-римских богов характерны, напротив, фривольность и свобода в любовных отношениях, что не могло не наложить свой отпечаток и на соответствующие отношения между людьми. В иудаизме девственность ценится лишь до брака как свидетельство целомудрия невесты; безбрачие же и бездетность сурово порицаются.
