В окно над моим столом постучали. Вошла Ана с полной холщовой сумкой в руке.
– Не хотите поужинать? – спросила она. – Я купила артишоки. И кое-чего еще.
– Спасибо, с удовольствием, – ответил синьор Фидардо. – У меня не было других планов.
Они посмотрели на меня, и я кивнула.
– Вот и замечательно! – сказала Ана. – А как ты проводила Генри? Все в порядке?
Ана всегда называет Старшого Генри. Кроме нее, так почти никто и не говорит. Хотя это его настоящее имя.
Ана живет наверху, с видом на крыши Алфамы. В ее квартирке я пережила не только одни из самых лучших мгновений моей жизни, но и несколько самых худших. Однако, как ни странно, стены не напоминают мне о страшном, а хранят только лучшее. У Аны я чувствую себя дома, почти так же, как на «Хадсон Квин».
Я давно уже не видела Ану такой веселой, как в тот вечер. За ужином она рассказала, что только что отказалась от большого турне по Европе. Всю осень Ана выступала в музыкальных театрах Парижа и Мадрида и теперь решила, что с нее хватит красивых столичных сцен. Вместо этого она хочет вернуться к своей работе на обувной фабрике в Алкантаре, а по вечерам петь с музыкантами в маленьком обшарпанном кабачке «Тамаринд» на Руа-де-Сан-Мигел, где исполняют фаду[2].
Именно в «Тамаринде» Ана когда-то начала петь для публики. И там же ее впервые увидел директор оперного театра Сан-Карлуш виконт Оливейра. Виконт уговорил Ану выступить в Сан-Карлуш, и после этого Ана стала звездой.
– Зря ты отказалась от гастролей, Ана, – решительно высказал свое мнение синьор Фидардо. – Такой шанс выпадает не многим фадисткам.
Ана улыбнулась.
– Я знала, что ты так скажешь, Луиджи. И виконт тоже так говорит. Но меня устраивает моя жизнь. Зачем менять то, что и так хорошо, только потому, что представился случай? Мне нравится петь здесь, в моем городе, для друзей и соседей. Если состоятельные люди из Лондона и Парижа хотят послушать мои песни, пусть приезжают сюда. В «Тамаринде» всем рады.
Синьор Фидардо закатил глаза и обреченно пожал плечами. Ана засмеялась.
– Не волнуйся, Луиджи. Уверена, я еще съезжу на гастроли. К тому же, я записываю новую пластинку. Это же хорошо, правда? Возьми еще артишок и попробуй овечьего сыра из Бейры, который я купила на рынке!
Синьор Фидардо нехотя взял кусочек сыра. Его мрачное, недовольное лицо смягчилось, и скоро они уже судачили о соседях и общих знакомых. Я устроилась на диванчике и слушала вполуха. Мне было покойно и радостно. А от вкусной еды немного клонило в сон.
Часа за два до наступления полуночи я вышла из дома на Руа-де-Сан-Томе. Ана предлагала мне, пока Старшого нет, пожить у нее, но я отказалась. Не хотелось оставлять «Хадсон Квин» совсем без присмотра.
Внизу на реке по пустынным причалам гулял влажный ночной бриз. Между дрожащими пятнами газовых фонарей было темно, хоть глаз выколи. Я прибавила шагу, постоянно оглядываясь. Ночью в порту надо быть начеку.
Был отлив, и, чтобы попасть на борт «Хадсон Квин», мне пришлось спуститься по трапу. Открывая камбуз, я увидела под дверью сложенный лист бумаги. Я заперлась и зажгла над столом керосиновую лампу. Потом развернула записку и прочла:
В луна-парке для тебя есть работа.
Приходи на Руа-да-Муэда (рядом с Кайш-ду-Содре) завтра вечером в 7.
Харви Дженкинс
3. Мир развлечений
На следующий вечер я ушла из мастерской синьора Фидардо сразу после шести. Я быстро пробралась сквозь людскую толчею на крутых улочках Моурарии, купив по дороге хлеба и кусочек сыра. Внизу, на Праса-Мартин-Мониш, я догнала трамвай и запрыгнула на заднюю площадку. Трамвай разогнался и помчал по широким торговым улицам Байши. Ветер приятно обдувал лицо.
На город упали сумерки, один за другим зажглись фонари. Я соскочила у Кайш-ду-Содре и дальше пошла пешком туда, откуда доносились смех и музыка. Вскоре я оказалась на пустыре, освещенном огнем, который вырывался из больших жестяных бочек. Там, у карусели с истертыми деревянными лошадками, кружившими под брезентовым куполом, стояло с десяток ярких разноцветных повозок. Лязг карусели заглушали звуки вальса, что раздавался из внушительных размеров шарманки, на которой играла женщина в красном форменном кителе.
Возле будки, где продавались билеты на карусель, выстроилась небольшая очередь. На крыше будки огромная вывеска гласила:
ЛУНА-ПАРК БРОКДОРФФ – МИР РАЗВЛЕЧЕНИЙ!
И вдруг меня осенило: неплохо бы соблюдать осторожность. Ни я, ни Старшой толком не знали Харви Дженкинса. Что, если он заманил меня сюда с недобрым умыслом? Меня ведь и раньше обманывали.
Впрочем, парк не показался мне подозрительным. Разве что слегка обветшалым и неряшливым, какими нередко бывают странствующие луна-парки. В окошках повозок можно было купить карамельки и лимонад. Какая-то пожилая женщина продавала гвоздики влюбленным. В одном шатре сидел здоровенный лысый парень и боролся на руках со всеми, кто отваживался бросить ему вызов. Он называл себя Франсуа ле Фор и утверждал, что он самый сильный человек во Франции. В другом шатре гадалка, имевшая связь с миром духов, предсказывала судьбу. Звали ее Маргоша, и приехала она из самой Одессы, что на Черном море.
За заборчиком свистела и пыхтела паровая машина, которая заставляла карусель вращаться. Рядом на деревянном стуле дремал Харви Дженкинс, нахлобучив шляпу на самый нос. Петух нес вахту у него на плече и, когда я перелезла через заборчик, затопал ногами. Дженкинс открыл глаза.
– Приветствую, – сказал он и сдвинул шляпу на затылок.
Он раскинул руки, как бы знакомя меня с парком.
– Вот, полюбуйся: наше увеселительное заведение на колесах. Как тебе?
Я пожала плечами. Дженкинс сипло рассмеялся.
– Та еще развалюха, – добавил он, – зато билеты на карусель дешевые, а Маргоша сулит блестящее будущее всем, кому гадает. Так что недовольным отсюда никто не уходит. Но сейчас я познакомлю тебя с директором Брокдорффом.
Дженкинс свистом подозвал к себе билетершу, седовласую женщину с книгой под мышкой, и попросил ее приглядеть за паровой машиной.
