– Спасибо, – сказал Старшой. – Но меня взяли на одно линейное судно[1], и через несколько дней я ухожу в плавание. В Бразилию. А до этого у меня еще куча дел. Так что с каруселью придется обождать – покатаемся, как вернусь в Лиссабон.
Дженкинс поглядел на Старшого, потом на меня, потом снова на Старшого.
– Ясно… – помедлив, сказал он. – То есть, выходит, пока вы будете в море… Салли Джонс останется одна?
Старшой кивнул.
– Салли Джонс прекрасно управляется сама. К тому же у нее в городе друзья.
Дженкинс посмотрел на меня в раздумье. Как будто какая-то мысль засела у него голове.
Они еще немного поболтали, Дженкинс поблагодарил за угощение и, пожелав Старшому семь футов под килем, собрался уходить. Когда мы стояли у трапа, Дженкинс повернулся ко мне и сказал:
– Я вот что подумал. Из тебя вышел бы хороший смотритель карусели. Горилла, да еще механик… ты просто создана, чтобы работать в парке аттракционов!
Мы со Старшим переглянулись.
– Мы берем любую работу, – сказал Старшой, – ни от чего не отказываемся. Нам нужны деньги на починку «Хадсон Квин».
Я кивнула. Смотритель карусели – это звучало заманчиво.
– Отлично, – ответил Дженкинс. – Правда, вот гарантировать ничего не могу. Сейчас работы для тебя нет. Но народ в луна-парке взбалмошный. Приходят, уходят как вздумается. Не успеешь глазом моргнуть – и место свободно. Но я посмотрю, что можно сделать. Вот это уж я обещаю!
На том мы и распрощались. Мы со Старшим подтянули на ночь швартовы, а Дженкинс зашагал прочь с Петухом на плече.
Я задумчиво глядела им вслед. Дженкинс показался мне неплохим малым. Но что-то с ним было не так. Что именно, я сообразить не могла.
Только через полчаса, забравшись в подвесную койку и задув фонарь, я поняла, что меня смутило в нашем госте.
Увидев меня, он ни капли не удивился.
Люди, которые встречают меня впервые, всегда удивляются. Они задают вопросы. Не мне, конечно, а Старшому. И он объясняет, что я, хоть и горилла, понимаю человеческую речь и исполняю свою работу не хуже любого другого судового механика.
Но Харви Дженкинс ни о чем таком не спросил. Как это возможно?
Ответ, наверно, прост, решила я. Дженкинс, должно быть, столького навидался на своем веку, что его уже ничем не удивишь.
2. Скипидар и стружки
Через четыре дня Старшой должен был явиться на борт парохода «Фуншал». В то утро шел дождь. В ноздри бил запах сточных вод и холодного рассвета, когда мы тащили его вещмешок на место стоянки «Фуншала» в Дока-де-Алкантара.
Огромный пассажирский лайнер прибыл накануне вечером и всего через несколько часов должен был снова отчалить, взяв курс на запад, в Рио-де-Жанейро.
Старшой был полон предвкушений и, наверно, немного нервничал тоже. Зимой он подрабатывал на одном из пассажирских катеров, принадлежавших портовой конторе, но сейчас ему предстояло отправиться в первое настоящее плавание за почти что пять лет.
Я надеялась до отплытия хоть одним глазком взглянуть на машинное отделение «Фуншала», но у вахтенного матроса, дежурившего у трапа, было распоряжение не пускать посторонних. Пришлось нам проститься на пирсе.
– Береги себя, – сказал Старшой и хлопнул меня по плечу.
Я кивнула, и он взошел на борт.
Долгие прощанья были не по нашей с ним части.
Вместо того, чтобы вернуться на «Хадсон Квин», я пересекла Праса-ду-Комерсиу и пошла вверх по крутым и извилистым улочкам Алфамы. Дождь перестал, и от нагретой солнцем брусчатки шел пар. Кое-где уже открылись кафе, переулки были забиты повозками, развозившими молоко, фрукты, рыбу и мясо в магазины и кабаки.
Синьор Фидардо и Ана Молина живут в доме у небольшого безымянного парка в том месте, где узкая темная Руа-ду-Салвадор встречается с более широкой и оживленной Руа-де-Сан-Томе. Музыкальная мастерская синьора Фидардо занимала первый этаж. Я вошла, колокольчик на двери зазвонил. Пахло скипидаром, стружками и хорошо смазанными стальными инструментами. Синьор Фидардо сидел, склонившись над рабочим столом. Лампа свисала с потолка так низко, что белые волосы, казалось, пламенели в ее теплом свете.
– Одну секунду, – сказал он, не поднимая головы.
Я тихонько прошла в свой угол. У меня на столе лежала маленькая двухрядная ручная гармоника, разобранная на части. Хозяин просил полностью отремонтировать ее, и синьор Фидардо поручил это мне. Он сказал, что самому ему некогда, хотя дело было не в этом. Зная, что Старшой уходит в море, синьор Фидардо подумал, что мне будет веселее работать у него в мастерской, чем торчать одной на «Хадсон Квин». И был совершенно прав.
У стола, прислоненный к стене, стоял наш корабельный штурвал. Это был добротный штурвал, вырезанный из дуба и укрепленный мощными латунными накладками. Но, как и все остальное на «Хадсон Квин», он сильно пострадал от воды, пока бот лежал на дне Зезере. Лак отслоился, древесина местами почернела. Чтобы привести штурвал в порядок, нужны были столярные инструменты для тонких работ, поэтому я и притащила его сюда. Но это могло и подождать. «Хадсон Квин» стояла, где стоит. Штурвал ей понадобится еще не скоро.
Через некоторое время синьор Фидардо расправил плечи и обернулся.
– Доброе утро, дружочек, – сказал он, глядя на меня поверх очков. – Ты пришла как раз к утреннему кофе.
Синьор Фидардо переоделся в свой белый костюм, и мы отправились в кафе «Нова-Гоа» на Руа-ду-Салвадор и выпили по чашечке кофе прямо у стойки. Синьор Фидардо никогда не выходит из дома в рабочей одежде. Он очень следит за своим внешним видом. Интересно, есть ли еще хоть один человек, который надевает пижаму перед тем, как прилечь днем?
Много часов спустя, когда колокола на церкви Граса возвестили о наступлении вечера, мы отложили инструменты. Я навела порядок и подмела пол, а синьор Фидардо налил рюмочку «Кампари» себе и большой стакан молока мне. Потом мы сидели молча и не спеша потягивали свои напитки. Так синьор Фидардо всегда завершает рабочий день. Он одинаково щепетилен во всем: и в выборе одежды, и в ритуалах.
