были, думаю я, вспоминая и свою работу, и работу своих коллег.
…Я впервые приехал в США в 1960 году. Дело было не только в писаных и неписаных запретах. Может быть, прежде всего дело заключалось в нашей зашо-ренности, небольшой, прямо скажем, несмотря на окончание престижного МГИМО, образованности? И еще — в полной нашей тогдашней внутренней оторванности не только от тех русских людей, кто прожил свои жизни на чужбине, но и от целых пластов нашей истории. Нет, дело все-таки не в страхе, страха после XX съезда партии в нас не было. Живя в Нью-Йорке, мы спорили ночами напролет о том, что будет со страной, спорили о новых романах и их авторах, спорили так яростно, как потом уже никогда и нигде не спорили. Да, беда, должно быть, заключалась в воспитанном в нас психологическом барьере восприятия, соединенном, смешно сказать, с нашей молодостью. В те годы мы жили и работали весело, дружно, кучно, азартно, открывая для себя и своих читателей эту неведомую Америку.
Открывать русских в Америке? Нет, это нам и в голову не приходило. Открывать великих соотечественников? Записывать за последними могиканами всех слоев и направлений эмиграции для будущего, для истории своей страны и своего народа? Быть Несторами? Жизнь открывалась перед нами такая яркая, красочная, такая незнакомая. Для того чтобы быть летописцем, скромнейшим из скромных, нужно обладать определенным уровнем исторического мышления, культурного кругозора и, наконец, хоть небольшим опытом сердца. Ничего! Удивительная, противоестественная, пугающая сейчас, по прошествии лет, историческая глухота. Да, нас так учили. Но зачем же быть первым учеником?
Сейчас я думаю, что не выполнил какой-то очень важной миссии, которую предназначила мне жизнь и судьба. Нас, пишущих людей, в 60-е годы в Америке работало очень мало, по пальцам перечесть. И я с горечью осознаю, что не только бастующие шахтеры Аппалачей и автомобилисты Детройта, «акулы» Уолл-стрита и бездомные на Бауэри заслуживали нашего боевитого, неутомимого, молодого внимания. Русские люди, самые разные, жили совсем рядом, иногда через несколько кварталов, но мы в своем молодом, зауженном энтузиазме как бы и не знали об этом. И не желали знать. Мы прибыли, чтобы открывать Америку!
Можно успокоить себя тем, что время тогда еще не созрело для этой темы. Но почему бы не созреть самому, раньше времени?
…Гласность, демократизация, перестройка меняют и нас самих, и отношение к нам во всем мире. Рушится образ врага, каким изображали Советский Союз на протяжении десятилетий. Стремительно возрос интерес к нашей жизни. Увидеть друг друга. А отсюда не только как нравственный императив, но и как единственно разумная политика — говорить лишь правду.
Свежий ветер перемен, долетавший с Родины, взбудоражил зарубежных русских (всех эмигрантов из нашей страны независимо от их национальности называют за границей русскими). У людей, настроенных патриотически, так или иначе сохранивших в душе привязанность к своей стране, вести о перестройке возродили ощущение сопричастности к происходящему у нас, желание подключиться, помочь. У других, испреклонных ниспровергателей, перемены в СССР вызвали растерянность. Старые клише уже не срабатывали.
Произошел принципиальный сдвиг: не скрываемая от народа правда исходит от нас самих. И вот уже расхватываются советские литературные журналы в тех немногих местах, где их можно купить, и старый книжный магазин русских выходцев из Харбина «Камкин» не успевает удовлетворять спрос.
Да, встрепенулись, зашевелились, заволновались наши соотечественники.
Известный эмигрантсткий сочинитель песен Вилли Токарев запел:
Я на днях известие в «Известиях» прочел,
что в Союзе приоткрылись двери.
Да чтоб ты был здоров, Михал Сергеич Горбачев!
Хочется надеяться и верить!
Проходит всего год, и Токарев поет уже о родственниках, приезжающих в Америку из Союза, — юмористическая, грустноватая песенка о «горбачевских мстителях», как их тут же окрестили в эмиграции, об их бесконечных покупках, о хождениях по магазинам, разорительных для родни… Даже слушая незамысловатые песенки нынешних бардов эмиграции, поражаешься, как стремительно меняется время, как быстро восстанавливаются кровные связи, как постепенно завязываются связи экономические, возникают совместные советско-американские предприятия, и во многих из них участвуют бывшие эмигранты из Советского Союза.
В самолете, которым мы недавно летели из Нью-Йорка в Москву, было только четыре советских пассажира — остальные эмигранты. Всю долгую дорогу, все двенадцать часов, мы не могли заснуть. Перекрикивая шум моторов, в салоне громко разговаривали: «А у нас в Одессе…», «А у нас в Гомеле…», «Нет, у нас в Кишиневе лучше…» Становилось непонятно, где же живут в конце концов эти люди? Может, они летали в гости в Америку и возвращаются домой? Да нет, ничего подобного, в Нью-Йорке они живут! Летят в гости, летят по делам. Самолет полон.
Но все же стоит отметить, что нынешняя, четвертая волна очень неоднородна по своему составу.
Кстати, к вопросу о нумерации волн. Последнее пополнение эмигрантов из Советского Союза довольно часто называют третьей волной. Думается, это не так, вернее, не совсем так. В этом случае сбрасывается со счетов трудовая эмиграция царского времени, целый поток, направлявшийся до революции в США, Канаду, страны Латинской Америки. Поток огромный — четыре с половиной миллиона человек.
…В одном из американских музеев мы видели список русских эмигрантов, внесших крупный вклад в развитие мировой культуры, науки, техники. Наряду с именами, хорошо известными в Советском Союзе — Шаляпин, Рахманинов, Стравинский, Глазунов, Гречанинов, — были на этой Доске почета и те, о ком у нас знают только специалисты: основоположник телевидения инженер Владимир Зворыкин, крупнейший ученый в области механики Степан Тимошенко, создатель высокооктанового бензина химик Владимир Ипатьев, академик химик Владимир Чичибабин, друг Маяковского лингвист с мировым именем Роман Якобсон.
Итак, нам хочется рассказать о соотечественниках, с которыми довелось познакомиться за рубежом. Чтобы читатель увидел их несхожие лица, услышал самые разные голоса, вдумался в их непростые судьбы.
И вот еще какой проблемы, связанной с рассказом об эмиграции, хотелось бы коснуться. Нам кажется, вряд ли стоит сейчас так шарахаться из одной стороны в другую, как это теперь нередко происходит со многими журналистами и писателями в разговоре об эмиграции.
Прежде всех соотечественников называли лишь врагами и отщепенцами.
Нынче все, как один, стали друзьями.
И полилась на страницы газет и журналов патока малоквалифицированной, нередко полуграмотной информации. Боль и кровь, погубленные таланты, исковерканные судьбы становятся расхожей темой. А там, где мода, где поспешная бойкость пера, там всегда досадные передержки, вымыслы, фактические ошибки… И в итоге искажение горькой исторической правды.
Эмиграция со своими многочисленными политическими, бытовыми, национальными оттенками — слишком сложное явление, как это
