времени, и далеко не все удалось. Например, руководству тред-юниона строительных рабочих траты на приобретение рукописи показались излишними. В итоге Ф. Болл и пятеро его друзей из рабочих, только что получившие свое пособие по демобилизации, должны были сложиться поровну, чтобы выкупить рукопись. Их радость от сознания важности сделанного могла сравниться только с изумлением, которое они испытали, сравнив оригинальный текст романа с тем, что они знали по имевшимся прежде изданиям. Разница была настолько разительна, что позволила позже известному английскому публицисту Ральфу Паркеру заявить категорически: произошло «убийство классика»!
Думается, что если попытка убийства и была, то все же не злонамеренная. Едва ли Грант Ричардс, рассчитывавший на прибыль, и Джесси Поуп, журналист либерального толка и детская писательница, взявшаяся редактировать книгу, сознательно стремились ее «убить» путем полного извращения замысла автора. Недаром, по мнению, распространенному в демократической печати в наши дни, первый издатель и редактор заслуживают признательности хотя бы за то, что выпустили «Филантропов» в свет. Ведь многие книгу отвергли вообще под тем или иным предлогом. Ричардс же и Поуп пошли на риск, чтобы читатель увидел труд Трессела.
Видимо, они старались прежде всего приспособить роман ко вкусам среднего читателя той поры и к коммерческой конъюнктуре или восполняли присущий, по их мнению, Тресселу недостаток писательского профессионализма. Этими соображениями можно отчасти объяснить сокращение текста почти на треть. Нежеланием слишком уж эпатировать «благонравного» читателя из буржуазных слоев было, может быть, продиктовано решение удалить сюжетную линию Рут Истон, соблазненной ханжой-клерикалом жены одного из рабочих. Видимо, по той же причине вообще изъяли то, что разоблачает деятельность церковников на службе власть имущим. Боязнь попасть под суд по обвинению в клевете, очевидно, заставила издателя отсечь все, что поднимало завесу над неприглядными финансовыми и прочими махинациями местных властей Магсборо.
Коварны, конечно, сокращения и перестановки, которые касались темы социализма. Джесси Поуп, будучи сторонницей фабианства, отрицавшего марксизм, классовую борьбу и революцию, начисто вычеркнула Баррингтона, который нес рабочим революционное сознание. Главного же героя Оуэна путем перестановки сцен редактор превратила в сломленного пессимиста, полуманьяка, размышляющего о самоубийстве, даже об убийстве своего сына, которому грозят муки неизбежной, как все показывает, нищеты. Книга, таким образом, из оптимистической трагедии превращалась в мрачный реквием, беспомощный плач над униженными и оскорбленными.
Однако с этими манипуляциями социальный заряд книги все-таки не был утрачен. Убедительнее всего об этом говорит ее мобилизующее воздействие, которое она неизменно оказывала на британское рабочее движение на протяжении первых сорока лет своей жизни − даже в сокращенном и переделанном виде.
Гарри Поллит, Генеральный секретарь Компартии Великобритании в 30-е годы, рабочий-котельщик, ставший народным трибуном, появления которых в Англии ждал В. И. Ленин, сформулировал в журнале «Коммьюнист ревью» свой совет новым поколениям: «Прочтите эту книгу! Пусть она зажжет в умах и сердцах людей, способных мыслить и чувствовать, тот же огонь ненависти и возмущения против капитализма и его приспешников, какой она зажгла во мне».
Деятель иного плана Джордж Хикс, президент Британского конгресса тред-юнионов и одновременно генеральный секретарь объединенного профсоюза строительных рабочих, поведал, как роман Трессела участвовал в борьбе трудящихся: «Читая эту книгу, мы, рабочие строительной индустрии, знали, что он был одним из нас. Все, что он описывает, отвечает жизненной правде. В настоящее время (1927 год − И. Б.), когда противники пытаются разрушить нашу тред-юнионистскую организацию, созданную с таким трудом ценой неисчислимых жертв и борьбы, уроки этой книги должны быть выучены наизусть всеми трудящимися».
Как-то неожиданно в Лондоне мне довелось самому прочувствовать силу воздействия романа Трессела. Шел май 1962 года. Хотя прибыли и цены неудержимо взлетели вверх, правительство консерваторов, наперекор требованиям трудящихся, поставило железную преграду повышению заработной платы − мизерную «норму». Рабочие то и дело прорывали единый фронт политиканов и большого бизнеса. С особой энергией выступали докеры. Лидер докеров был выходцем из трущоб Ист-Энда, тонкий ценитель художественной литературы, разносторонне одаренный и оригинальный человек, преданный до конца делу рабочего класса. В день 13 мая я, советский корреспондент, приехал к нему за интервью в доки. Пройдя сквозь черный частокол полицейских, я нашел его в крошечной конторке. Отхлебывая из кружки английский крепчайший чай с молоком, он что-то писал. С видом полководца, одержавшего победу, он кивнул на мелко исписанный листок: «Насчет соглашения о прибавке к нашим заработкам».
У руководителя лондонских докеров был повод торжествовать: победила забастовка, причем победила, даже не начавшись. Предприниматели испугались единства всех докеров страны и пошли на серьезную уступку, накинув прибавку на недельную зарплату − гораздо выше всяких «норм».
− Мы не филантропы, − сказал лидер, наливая гостю обязательную кружку чая. − Не собираемся быть благодетелями для капиталистов. А знаешь, кстати, кто заставил меня по-настоящему задуматься над силой рабочих? Одна хорошая книга − «Филантропы в рваных штанах». Именно она.
За этим последовал рассказ вожака докеров.
− Было это еще до войны. Я, двадцатилетний, работал чернорабочим на строительстве в Сити. Вместе с другими бедолагами за гроши надрывался ради прибылей фирмы «Моулем». И вот в те дни кто-то из старших мне посоветовал прочитать «Филантропов в рваных штанах». Сказал: «Это о таких же, как ты сам». Сначала у меня эта книга не очень шла, но потом заинтересовался. Ближе к развязке читал уже всю ночь напролет. Утром, помню, взбудораженный горькими, гневными мыслями, полный желания действовать, я пришел на стройку. И понял: надо прежде всего вовлечь моих товарищей всех до единого в тред-юнион, чтобы бороться за наши права. Решено − сделано. Не сразу, конечно, но задачу эту выполнили и тут же проверили свою новую силу в забастовке. Добились прибавки к зарплате. Все это мне и вспомнилось сегодня, в день победы необъявленной забастовки. Между прочим, тогда Британский конгресс тред-юнионов даже наградил меня своей почетной медалью. Хотя некоторые потом пожалели об этом, узнав, что я коммунист. Да, мы не филантропы в рваных штанах...
Против книги такой ударной силы трудно бороться, поэтому ищут обходные пути.
Четко, словно по чьему-то приказу проводится в современном английском литературоведении линия непризнания романа Трессела как художественного произведения. Делая вид, что их абсолютно не волнуют идейно-политические воззрения автора, знатоки от буржуазной науки твердят, будто «Филантропы» − это не литература.
В Англии, когда Трессел работал над своим романом, появлялись книги для рабочих. Издавали, хотя и крайне редко, и книги о рабочих, людях труда. Но Трессел был первым в Англии рабочим, создавшим художественное произведение о своих собратьях по классу.
Почти полное исключение человека труда из круга литературных героев типично для буржуазной культуры.
