прорычал Макрон.
— Пока никакого, — спокойно ответил Палл. — Она в хорошем обществе, где наверняка приятно проводит время.
— Ты на что намекаешь, подлый раб? — было видно, что Макрон вот-вот взорвется от злости.
— Как только ты ушел из дома сегодня вечером, высокородная Антония послала за твоей женой Эннией носилки и приглашение приехать и разделить трапезу с ней и ее внуком Гаем. Разумеется, твоя супруга никак не могла отказаться от такой высокой чести. Мы ушли как раз в тот момент, когда она туда прибыла, и она останется там, пока мы туда не вернемся, причем в целости и сохранности. Так что я бы посоветовал, чтобы Секунд проводил нас до дома.
Макрон напрягся. Глаза его пылали ненавистью. Казалось, он вот-вот кинется на Палла с кулаками. Постояв так несколько мгновений, он вновь опустился на табурет.
— Похоже, раб, ты не оставил мне выбора, — негромко произнес он и вновь смерил Палла взглядом, полным ненависти. — Но поверь мне, раб. Ты у меня еще поплатишься за эту дерзость. Я своими руками оторву тебе яйца.
Палл счел разумным воздержаться от любых заявлений на этот счет.
— Хорошо, — произнес Макрон, немного остыв. — Секунд проводит вас до дома. Скажи своей хозяйке, что я выполню все то, о чем она меня просит. Но сделаю я это ради себя, а не ради нее.
— Ничего другого она от тебя и не ожидала, господин. Она отдает себе отчет в том, что это союз ради выгоды. А теперь мы бы хотели уйти.
— Да, живо выметайтесь отсюда! — рявкнул Макрон. — И последний вопрос. Когда Антонии нужно, чтобы свидетель предстал перед императором?
— По крайней мере, не в ближайшие полгода.
— Не в ближайшие полгода? Ты хочешь сказать, что его еще нет в Риме?
— Нет, господин. Скажу больше, его нет даже в Италии. Более того, он еще не пойман.
— Где же он тогда?
— В Мезии.
— В Мезии! И кто же его там найдет и привезет в Рим?
— А вот это уже не должно тебя заботить, господин, — ответил Палл и повернулся в двери. — Этим уже занимаются.
Часть I
ФИЛИППОПОЛЬ, ФРАКИЯ,
март 30 года н. э.
ГЛАВА 1
Стараясь не шуршать листьями и не трещать сухими ветками, что устилали промерзшую землю между деревьями, Веспасиан осторожно перенес тяжесть тела на левую ногу. Последние несколько шагов он проделал, не издав ни звука, и теперь пытался отдышаться после долгого преследования. В морозном воздухе дыхание вырывалось из его рта туманным облачком.
Он был один. Своих спутников — двух рабов, которых Веспасиан позаимствовал в императорской конюшне, он оставил позади, на расстоянии примерно двух миль. Они должны были медленно следовать за ним вместе с лошадьми, пока он сам преследовал свою раненую добычу пешком. Его добыча, молодой олень, был теперь совсем близко. На снегу, который кое-где покрывал землю, алела полоска крови — выпущенная им стрела попала животному в шею. Веспасиан отметил, что кровавый след стал заметно свежее, что в свою очередь означало, что животное теряет силы и расстояние между ними заметно сократилось. Оттянув тетиву охотничьего лука, Веспасиан прижал оперение стрелы почти к самой щеке, готовый в любое мгновение выпустить ее в свою жертву. Опасаясь издать даже вздох, он сделал еще пару шагов вперед и огляделся по сторонам, стараясь увидеть, не мелькнет ли в просветах между деревьями на фоне буро-красных красок прошлогодней листвы, устилавшей землю, лесной красавец-олень.
Краем глаза заметив какое-то движение, Веспасиан моментально застыл на месте. Стараясь не дышать, он медленно повернулся и тотчас понял, что это такое. Примерно в двадцати шагах от него, наполовину скрытый густым подлеском, застыл на месте окровавленный олень, который с упреком смотрел на него. Не успел человек выпустить стрелу, как животное само рухнуло наземь. Выстрел оказался не нужен. Веспасиан выругался. разъяренный тем, что после долгой погони олень лишил его главного удовольствия — выпустить стрелу, чтобы прикончить жертву. Для Веспасиана в этом было нечто символичное. После подавления восстания он три с половиной года провел во Фракии, неся службу в местных гарнизонах. И все эти годы разочарования преследовали его по пятам. Каждый раз, когда где-то назревал мятеж, они не успевали прибыть туда вовремя. В результате он возвращался в лагерь, так и не обмакнув в крови изменников свой меч, зато до крови натерев ноги, гоняясь по полям за горсткой несчастных разбойников. Увы, суровая правда заключалась в том, что союзница Рима Фракия была довольно мирным местом, зато он сам не знал, куда ему деться от скуки.
Впрочем, нет, так было не всегда. В первый год ему там очень даже нравилось. Сокрушив остатки фракийских мятежников, Помпоний Лабеон перебросил Пятый Македонский легион, большую часть Третьего Скифского, конницу и вспомогательные когорты назад, в Мезию, в их прежние лагеря на берегах Данувия. Командовать оставшимся гарнизоном он оставил Публия Юния Цезенния Пета, префекта одной из иллирийский вспомогательных конных частей. Что касается самого Веспасиана, то он номинально остался командовать двумя оставшимися когортами, второй и пятой, Третьего Скифского легиона, хотя на самом деле командование взял на себя старший центурион Луций Цел, выполнявший также обязанности префекта лагеря. Цел терпел его скрепя зубы, хотя и давал понять, что не слишком жалует молодых выскочек, которые получили командование исключительно благодаря своему происхождению и семейным связям.
Впрочем, Веспасиан многому у него научился, равно как и у других центурионов. Те не давали солдатам маяться бездельем. Что ни день, в лагере проводились маневры, устраивались смотры, отрабатывалась техника возведения мостов.
Легионеры чинили и чистили снаряжение, наводили порядок в лагере. Но это все были мирные дела, и спустя какое-то время Веспасиан заскучал. Ему недоставало волнения, риска, крови военных действий, которые он успел изведать в первые месяцы своего пребывания во Фракии. Но войны закончились, и никакие смотры и парады, никакие учения не могли заменить собой то, что он испытал на полях сражений.
Из развлечений ему оставались разве только пиры во дворце в обществе царицы Трифены и заезжих римских вельмож, что вскоре начало сказываться на его талии. Все его попытки выяснить у них, — будь то царица или ее гости, — что нового в Риме, заканчивались туманными отговорками. Даже здесь, вдали от столицы, люди не желали говорить начистоту, ограничиваясь словами о том, что обстановка в городе напряженная. Сеян по-прежнему оставался префектом претория и был в фаворе у Тиберия, который предпочитал уединенную жизнь
