«Для лаборатории, — подумала Тина. — Отвезет в какую-нибудь полицейскую лабораторию — проверить, не отравлена ли».
Она даже не взглянула на книгу в руке, но строчки, прочитанные, когда она подняла газету, так и звенели в ушах.
Пряничный человечек запел:
Я убежал от маленькой старушки,
И от маленького старичка!
И от тебя я убегу, это уж точно!
В тот вечер дом играл в Маленькую Девочку. Флюиды души ребенка сочились из потрескавшейся старой штукатурки, впитавшей ее, когда штукатурка была еще совсем свежей. Смотревший телевизор в гостиной (некогда — спальне хозяина) Генри, конечно же, не видел и не слышал ее, но тревожно пыхтел, ерзал на диване, не в силах сосредоточиться ни на передаче, ни на чем-либо еще, ругательски ругал учителей, сестру, мачеху, надеялся, что зазвонит телефон, но, сам не зная, отчего, боялся позвонить кому-нибудь и злился на собственное ничтожество, ничтожный в собственной ярости.
А вот Гейл, склонившаяся над учебниками наверху[4], ее слышала. Быстрые легкие шаги в коридоре — вперед, назад… «Джоконда — модель гениального молодого скульптора Лючио Сетталы. Лючио, хоть и старается противостоять внушенному ею очарованию из верности своей ведьме-Сильвии, чувствует, что именно Джоконда — его истинная муза-вдохновительница. Во время болезни Лючио Тина приводит Джоконду в ярость, и модель с помощью брата сжигает ее…»[5]
«Это я запомню», — подумала Гейл. Она сама хотела стать моделью, как ее настоящая мать, и когда-нибудь непременно должна была стать ей. Положив книгу на голову, она прошлась по своей спальне, остановилась и замерла в картинной, исполненной напускного высокомерия позе.
Тина, вытиравшаяся в ванной после душа, тоже видела кое-что. Испарина, исчезавшая с зеркала, образовала силуэт девочки с косичками — маленькой девочки, чья голова и плечи едва ли не повторяли форму островерхой двускатной крыши. Тина протерла зеркало полотенцем, проследила, как фантом появляется вновь, и решительно выкинула его из головы. «Джерри следовало бы поставить сюда вентилятор, — подумала она. — Надо ему сказать».
Нет, она прекрасно помнила, что Джерри мертв. Прекрасно сознавала это. Уж этого-то было не забыть, как и того, что сама она еще жива, а живой не связаться с покойным — с покойным, который не ответит ни на телефонные звонки, ни на письма. Просто ей на миг почудилось, будто умершего Джерри всего лишь нет дома — уехал в Нью-Йорк, или в Нью-Мексико, или в Новый Орлеан, в какое-то новое место, встретиться с каким-нибудь клиентом, подписать какие-нибудь бумаги, сделать доклад перед какой-нибудь комиссией, а вскоре и она полетит туда же, чтобы присоединиться к нему в этом новом месте…
Он подарил ей душистую пудру для тела, а к ней — огромную пуховку. И в этот вечер Тина сняла ее с полки, вспомнив, как это нравилось Джерри. Как же давно, как давно она пудрилась в последний раз?
Призрак из капелек конденсата, который она не смогла стереть полотенцем, исчез. Вспомнив его глаза, Тина вздрогнула. Глаза эти были всего лишь (как она твердо сказала самой себе) точками на запотевшем стекле, двумя пятнышками, на которые по какой-то неведомой причине не осел конденсат, но от этой мысли стало только хуже. Если так, получалось, что они никуда не исчезли и все еще, невидимые, наблюдают за ней…
Тину снова охватила дрожь. Казалось, в ванной холодно, несмотря ни на пар, ни на отопление, над которым столько трудился Джерри. Она понимала, что пора надеть халат, но вместо этого встала перед зеркалом, оглядела напудренные груди, провела ладонями вдоль напудренных бедер. Растолстела, слишком растолстела — жутко растолстела после рождения Алана…
Однако Дик Прайс улыбался ей. Она заметила, как он смотрел на нее в спальне, почувствовала, как он, хоть и на миг, но задержал ее руку в своей.
Прошло несколько дней.
— Значит, в конце концов это оказался рак, лейтенант? — спросила Гейл. — Не стойте, присядьте, пожалуйста.
Пройдя через просторную темную гостиную (некогда — столовую), она села сама — совсем как взрослая.
Прайс кивнул и сделал глоток коктейля, приготовленного для него Генри. В бокале оказался скотч с водой — первого слишком много, второй слишком мало, и Прайс решил, что этим первым глотком следует и ограничиться.
— Я и не думал, что это сделают так быстро, сэр, — заметил Генри.
— Случается иногда и такое, — ответил Прайс.
Гейл покачала головой:
— Это она убила папку, лейтенант. Я уверена. Вы ее не знаете — иногда она бывает настоящей ведьмой.
— И потому вы написали эти письма в страховую компанию.
Прайс поставил бокал на кофейный столик.
— Какие письма?
— Не стоит так кусать губу, птица-курица, — усмехнулся Генри. — Сама же выдаешь себя с головой.
Прайс согласно кивнул:
— Позволь-ка дать тебе совет, Гейл. Полиции лучше не врать, но если уж собралась, то не торопись и следи за лицом. Просто произнести нужные слова — этого мало.
— Значит, вы?..
— К тому же, откровенная ложь убедительнее уверток. Попробуй так: «Лейтенант я не писала никаких писем».
— Но письма — это же дело конфиденциальное!
— Думаешь, «конфиденциальное» означает, что их даже полиции не покажут? — спросил Генри, чистя ногти тонкой отверткой.
— Он прав, — еще раз кивнул Прайс. — Естественно, они показали письма нам. Написаны женским почерком, содержат детали, известные только одному из живущих здесь. Выходит, писала либо ты, либо твоя мачеха. Ну, а поскольку в них обвиняется она, остаешься ты. Когда-то нам попалась одна чокнутая, обвинявшая в письмах саму себя, но твоя мачеха на чокнутую не похожа. А когда она подписала для меня разрешение на эксгумацию и проставила дату, почерк оказался другим.
— Ладно, ладно, это мои письма.
На рукояти отвертки имелся зажим, как у авторучки, и Генри убрал ее в карман рубашки.
— А с парочкой я ей помог. Подсказал, что писать, понимаете ли. Собираетесь рассказать мачехе?
— А ты хочешь, чтоб я рассказал? — спросил Прайс.
Генри пожал плечами.
— Да мне, в общем, плевать.
— Тогда зачем спрашиваешь? — Прайс поднялся. — Спасибо за гостеприимство, ребятки. Передайте Тине: жаль, что я ее не застал.
Гейл тоже поднялась.
— Я уверена, лейтенант: она просто где-то задержалась. Если бы вы немного подождали…
Прайс отрицательно покачал головой.
— Еще один вопрос, сэр, если, конечно, вы в курсе, — сказал Генри. — Откуда у папы взялся рак легких?
— Легкие оказались полны асбестовых волокон. Обычно такое случается только с рабочими-изолировщиками.
Тине в кухне представился котел парового отопления — трубы тянутся вверх, как ветви давно погибшего дерева, асбестовая лента теплоизоляции свисает с них, как кора, белая пыль, как гнилая труха,
