полное принятие этой идеологии (по крайней мере, на словах и в официальном поведении). Эта идеология, как правило, нацелена на построение совершенного общества конца исторического развития, иными словами, идеология тоталитаризмов хилиастична. При радикальном отрицании существующих общественных систем она стремится к покорению всего мира, как поется в «Интернационале»: «До основания мы старый мир разрушим, чтобы построить новый мир, иной».
2. Единая партия (что касается стран Восточной Европы, то в большинстве из них при коммунистах продолжали
24
формально существовать другие партии, но это была бутафория — Д. П.), преимущественно возглавляемая единым вождем.
Тут уместно внести поправку в тезис Фридриха—Бжезинского о единоличном диктаторе в тоталитарном государстве. Ведь после смерти Сталина, а тем более после отставки Хрущева, страной правила в основном верхушка партийной олигархии, но в СМИ и в выступлениях партийных бонз сохранялась видимость существования вождя наряду с «коллективным руководством». Эту поправку внес покойный профессор социологии Парижского университета Реймон Арон, который в своей превосходной монографии «Демократия и тоталитаризм», учитывая то, что в ряде стран коммунистические режимы пережили своих диктаторов и превратились в диктатуры партийных комитетов, указывает на то, что монополия власти в тоталитарных режимах сосредотачивается в правящей партии. Однако практика показала, что без единого вождя система буксует и впадает в застой, ибо в командной структуре отсутствует регулярно работающая обратная связь, а командовать может только один командир, признанный непогрешимым вождем; без такового каждый член коллектива боится взять ответственность на себя за какие-либо решения; принципом их поведения становится лозунг «не высовывайся», и государственная машина застопоривается, требуя решительной перестройки, введения саморегулирующейся рыночной экономики и прочих атрибутов открытого общества, высвобождающего инициативу снизу. Членов правящей партии в тоталитарном государстве, как правило, сравнительно немного — до 10% населения, но все они беспрекословно подчиняются руководству, демонстрируя подлинный или фальшивый энтузиазм. Партия по структуре иерархическая и олигархическая. Она стоит над государственным аппаратом или, во всяком случае, тесно переплетена с таковым.
3. Система террора, будь то физического или психического характера, а скорее и того и другого, осуществляется комбинацией партийной дисциплины и тайной полиции, которая, с одной стороны, является прочной опорой партии, но с другой, терроризирует и партийные кадры, служа партийному
25
руководству. Этот террор направлен не только против явных врагов режима, но и против целых категорий (классов) населения, весьма произвольно избираемых в качестве объекта террора. Террор, будь то непосредственно полицейский или более опосредованный, социально-партийный, пользуется последними достижениями науки, особенно методами научно-психологическими.
4. Предельно полная монополия в руках правящей партии и тоталитарного государства в области средств массовой информации: печать, радио, кино, а теперь еще и кибернетика, которые при тотальной монополии и централизации власти могут только способствовать усовершенствованию контроля за гражданами и их деятельностью.
5. Полное подчинение народного хозяйства бюрократическому централизованному планированию.
6. К этим пяти характеристикам следует добавить еще демократическую подоплеку тоталитаризма, о чем наши авторы говорят в тексте, но почему-то не вводят в свое шестичленное определение тоталитаризма. Под демократической подоплекой имеется ввиду, что тоталитарные режимы приходят к власти демократическим волеизъявлением (Гитлер, получивший относительное большинство голосов на выборах 1932 года) или подделкой такового (Ленин и вообще коммунистические режимы во всех случаях, кроме Чехословакии, где компартия получила относительное большинство голосов на выборах 1947 года); после чего они утверждают, что являются народными избранниками. С этой целью проводятся регулярно псевдовыборы, псевдореферендумы, массовые демонстрации лояльности и патриотизма и прочие внешние признаки демократии. Поэтому по своей природе тоталитаризм — это псевдодемократия или, как ее называет Тальмон, тоталитарная демократия, а не модернизированный классический авторитаризм, как думают люди, ошибочно считающие тоталитаризм продолжением традиционных абсолютных монархий или классических диктатур.
Но вернемся к Фридриху и Бжезинскому. Они правильно отмечают «псевдорелигиозное качество» тоталитарных учений и режимов ввиду их утопизма и хилиазма. «На место рассудка тоталитаризм ставит веру, на место познания и критицизма —
26
магические заклинания... Идеология интернализируется, то есть граждане настолько «пропитываются» ею, что многие произвольно, сами этого не сознавая, начинают думать, говорить и действовать в рамках официальной идеологии»[2].
Легитимизация тоталитарного лидера всегда народническая или псевдонародническая, непременно с элементами мифотворчества. Миф Мао и его легитимизация основаны на его руководстве так называемым «Великим походом» остатков компартии после шанхайского разгрома и затем многолетнем его руководстве этой партией и ее борьбой с Чан Кайши. Совсем мифична народно-избранность Кастро, который свалил диктатора Батисту с американской помощью, не имея никакого отношения к компартии, но всеми силами стремясь к распространению культа своей личности. Вскоре он понял, что для укрепления тоталитарного режима ему необходима тоталитарная партийная структура. В результате он прибрал к рукам кубинскую компартию, став ее генсеком.
Следует заметить, что, если фашистский и нацистский режимы во всех известных случаях просуществовали только на протяжении жизни их основателей, коммунизм продолжает существовать и после смерти своих первых диктаторов, например, в СССР, Китае, Северной Корее, Вьетнаме, Югославии, — что свидетельствует о более прочной институционализации партийной системы и ее бюрократической структуры, как указывают наши авторы.
Фашизм и нацизм, будучи идеологически весьма бедными, требуют харизматического лидера для своего существования. История коммунистических режимов показала, что это не так обязательно — главное, чтобы был прочный партаппарат, подчиняющийся лидеру и создающий мифы о нем. Так, ни Ленин, ни Сталин, ни, тем более, Хрущев, Брежнев и прочие не были харизматическими фигурами, но были сделаны таковыми партийными мифотворцами, успешно в отношении первых двух и совсем неуспешно в отношении Брежнева, создание культа которого обернулось издевательскими анекдотами о нем. Что касается Хрущева, то он хитро выехал на
27
антисталинизме и контрасте себя — пария в доску, своего — неприступному, отчужденному Сталину. Мао, по-видимому, был харизматичен, но уже его преемники — никак нет, зато есть аппарат и полицейский террор, умно совмещаемый с экономическими реформами, дающими среднему китайцу надежду разбогатеть или по крайней мере достигнуть минимального достатка на условии политической благонадежности.
Различие между, с одной стороны, нацистской и фашистской партиями, а с другой — коммунистической, авторы видят в том, что, хотя первоначально национал-социализм и фашизм называли себя всенародными движениями, включающими в себя разнородные элементы (Samlungspartei), на практике они приобрели элитарный характер, чему свидетельство — изменения в тексте гитлеровской книги «Моя борьба». В издании 1928 года он говорит: «... на всех уровнях [у нас] принцип германской демократии: [всенародное] избрание лидера, но власть лидера абсолютна» (с. 364). И в издании 1933 года уже иначе: «На всех уровнях движение за принцип абсолютной власти вождя, совмещаемой с высочайшей ответственностью» (с. 378). В отличие от открытого признания нацистами
