брожу, всякого навидался. Не нравится мне эта погода, чует мое сердце, что вот-вот серьезные холода нагрянут… — Он помолчал и жестко выдал, будто приказывая: — А Витюху в любом случае сейчас отправь, не бери греха на душу.
— Это он кашлял?
— Он. Здорово застудился парень, лечиться ему надо.
— Ладно, я подумаю, — нехотя сказал Георгий.
— Думай не думай, а отправлять надо, — настойчиво повторил Гоголев.
Георгий промолчал. Гоголев чуть искоса посмотрел на него и полез обратно в палатку. Георгий, проводив взглядом его могучую спину, подбросил дров в костер и подумал, что прав этот нагловатый, но надежный, бесстрашный мужик, Виктора Трофименко надо отправлять в Дьяково. Да и Брагина, стершего ноги до крови, тоже, толку от него все равно никакого. Жаль, вчера в спешке не подумал об этом, могли бы вместе с Егорычевым и Ситниковым уехать…
И жизнь действительно была прекрасна — целых пять лет, три месяца и двадцать шесть дней.
…Экзамены Ольга сдала блестяще и с головой ушла в учебу. Через три года они поженились. Тогда же Георгию предложили работу на Дальнем Востоке. Предложение было очень заманчивое, но он не раздумывая отказался. Вот когда Ольга кончит институт, поедут вместе хоть к черту на кулички. А пока он вполне может смириться с ролью рядового изыскателя в небольшой партии, работающей тут же, в области. Два года — это, в конце концов, не срок, впереди у них еще очень долгая счастливая жизнь. Им еще повезет — и не раз…
И в тот год, когда Ольга заканчивала институт, им действительно повезло, да и как еще! Однажды как с неба свалился Федор Константинович Голубев, начальник той партии, в которой Георгий проходил практику и отрабатывал свой первый полевой сезон. Расстались они тогда тепло, Голубев искренне жалел, что Георгий уезжает, и сказал на прощанье: «Надумаешь снова сюда — милости прошу, работы здесь на полсотни лет хватит». Разъехались, но связь до конца не порывалась: изредка писали друг другу, Голубев несколько раз просил прислать книг, трубочного табаку, кофе и сам в долгу не оставался: переслал с оказией отлично выделанную шкуру кабарги, кое-что по мелочам — рыбу, меховые рукавицы.
И вот сидел он у них в доме за столом, погрузневший, начинающий лысеть, добродушным баском объявил, что решил заскочить по пути из Москвы, мимоходом сообщил, что второй год работает главным геологом управления, — об этом, впрочем, Георгий уже знал, — в поле вряд ли уже когда придется выйти, разве что крупно проштрафится и вылетит из начальнического кресла… Говоря так, Голубев коротко хохотнул и весело подмигнул, давая понять, что и сам в это не верит, что в своем начальническом кресле сидит крепко и если освободит его, то для того только, чтобы занять место повыше. Рассказывая о своих делах, Голубев попутно выудил у Георгия все, что касалось его служебного положения и перспектив, а когда Ольга ушла спать, спросил:
— Нельзя сказать, что ты многого достиг здесь, а?
Георгия немного покоробила прямолинейность Голубева, он натянуто улыбнулся.
— Ладно, не сердись, я ведь не в укор тебе говорю, — добродушно сказал Голубев. — Понимаю, почему ты тут сидишь. От такой женщины не каждый может уехать.
— А вы, конечно, уехали бы? — не удержался Георгий.
Голубев подумал немного и с усмешкой сказал:
— Не знаю. У меня таких, пожалуй, не было.
— А откуда вы знаете, какая она? — Георгий был не столько польщен, сколько удивлен странным заявлением Голубева.
— Вижу. У меня глаз острый, ошибаюсь я в людях редко, и то не в главном, а по мелочам.
— А все-таки ошибаетесь?
— Ну, бывает, конечно, от этого и сам господь бог не застрахован… Знаешь что, кончай выкать, не такой уж я старик, недавно только сорок стукнуло. Я ведь не случайно к тебе заехал, Георгий. Жена твоя когда защищается?
— Через полтора месяца.
— Ну вот и давай вместе с ней ко мне.
Георгий помолчал, обдумывая слова Голубева. А тот, выждав немного, выложил главный козырь:
— Есть хорошая возможность для тебя — сразу можешь начальником партии стать.
— Сразу? — не поверил Георгий.
— Да. Ты о Климашине слыхал?
— Конечно. Он же специалист по касситериту.
— Вот именно. Сам он москвич, но последние два года в наших краях работал. Сильно подозревает, что должен быть у нас касситерит, пуды информации на сей счет имеет. И в этот год приехал, да в поле идти не может — врачи не пускают, язва у него. Вот он и просил меня подыскать начальника партии, который и наши места знал бы, и в касситерите разбирался. А ты, я помню, диплом как раз по касситериту делал?
— Да.
— Ну и как тебе это смотрится?
— Да в общем-то хорошо смотрится, — улыбнулся Георгий. — Надо с Ольгой поговорить.
— Говори, только поскорее. Я завтра уезжаю.
Ольга, выслушав Георгия, сразу сказала:
— Конечно, соглашайся.
Голубев его согласие принял как должное, деловито сказал:
— Значит, так — сегодня же подавай заявление, и чтобы через три недели выехал к нам. А вы, — обратился он к Ольге, — сразу подъедете, как защититесь.
— А если меня не распределят туда? — спросила Ольга.
— Быть того не может, — уверенно сказал Голубев. — Я сегодня же зайду в институт и оставлю на вас заявку. Охотников ехать в такую глухомань всегда мало находится, так что препятствий никаких не предвижу. А если они все же возникнут, в свару не ввязывайтесь, собирайте чемоданы и катите на Бугар, я сам все улажу.
Так Георгий в свои неполные двадцать шесть лет стал начальником партии.
Через три недели он был у Голубева, и тот сразу повел его к Климашину.
Климашин оказался очень вежливым, очень спокойным человеком лет сорока пяти. Внимательно оглядев Георгия, он с преувеличенной сердечностью — так ему показалось — сказал:
— Очень приятно. Надеюсь, мы неплохо сработаемся.
Климашин тактично выспросил все, что Георгий знал о касситерите, и никак не дал понять, какого он мнения об этих знаниях. Потом-то оказалось, что знания не бог весть какие обширные — с точки зрения специалиста, естественно, и Георгию приходилось задавать Климашину множество вопросов, на которые тот отвечал с деликатностью чрезвычайной — так, словно Георгий все это, несомненно, знал, но слегка подзабыл и вот он ему напоминает.
Через неделю очередной приступ язвы свалил Климашина, и он, промаявшись два дня, решил лететь в Москву. На прощанье сказал Георгию:
— Не знаю точно, когда вернусь, но к сентябрю, самое позднее, постараюсь быть непременно. Я очень надеюсь на вас, Георгий Алексеевич, хотя, откровенно говоря, и сомневаюсь, что вы найдете касситерит в этом сезоне. Очень сомневаюсь, — добавил он, заметив нетерпеливое движение Георгия. —
