рынок, ближайший к нашему дому, часто ходили мы с мамой на улицу Ф. Энгельса. Ну как здесь не стать марксистом?
Вернемся теперь после всех отступлений к главной теме главы – дитя войны.
Военные годы как целостного куска своей жизни я не помню. Шесть лет мне было, когда война началась. Но в памяти у меня ярко, как на цветной киноленте, остались отдельные картины, связанные с войной. О них и хочется мне рассказать.
Буржуйка в центре комнаты. Длинная труба идет в форточку. Отец на фронте. Мама печет блины из картофельной муки. Балуясь, сбросил я затасканные тапочки с ног, и попали они прямо в кастрюлю с тестом. Мама вздохнула, вынула их и продолжила печь блины. На эти блины иногда захаживал заместитель коменданта Москвы, хороший знакомый отца, генерал Киселев (позднее расскажу, почему он и другие весьма видные люди к нам заглядывали). В комнате остро пахнет ацетоном. Это мамина надомная работа: склеивать две пластмассовые половинки опасной бритвы. Иногда я на них под ее руководством выжигал: «Бей фашистов!», «За Родину, за Сталина!».
С генералом Киселевым связано нескольких событий в жизни нашей семьи. Одно из них касалось моей сестры. Была она старше меня, и в военные годы у нее уже появились ухажеры. Один из них особо выделялся. В гости к нам стал заглядывать статный красивый капитан с колодкой боевых орденов на груди. Нравился он мне, я его все про войну расспрашивал. Но мудрой маме моей был он почему-то подозрителен, и она позвала посмотреть на него генерала Киселева. Поговорил тот с ним за столом, порасспрошал, а на следующий день ухажера арестовали. Оказался он не просто дезертиром, но и серьезным преступником. О втором эпизоде моего военного детства, с которым был связан генерал, эпизоде страшном, на всю жизнь на мою душу рубец наложившем, позже расскажу.
Еще одно воспоминание: я хорошо помню вошедший в историю один день осени 1941 года – 16 ноября (это я уже позднее число уточнил). Я вышел на улицу и увидел, что неподвижно стоят на рельсах несколько трамваев № 37. Наш трамвай, на нем с площади Разгуляй мы часто куда-то ездили. Стоят совершенно пустые. Ни вагоновожатых, ни пассажиров. С радостью влез я на место водителя и от всей души стал трезвонить в механический звонок. Исполнилась детская мечта. А потом пошел я по улице в сторону Садового кольца. Улица пустая, никого на ней нет. На тротуарах валяются вещи: какие-то узлы, коляски и почему-то несколько швейных машинок. Вышел на Садовое кольцо, на площадь Земляной Вал и увидел густой плотный поток людей, которые с подобными узлами и швейными машинками шли в сторону Курского вокзала. Шли, чтобы уехать из города. Была это известная московская паника. Весь транспорт встал, заводы закрывались, магазины разорять стали. Немцы последнюю оборону прорвали и на считаные километры к Москве подошли.
Позднее, уже года через два, гостил я у своего двоюродного брата в Ховрино. Любимым местом для развлечения у нас было дойти до моста на Ленинградском шоссе через канал имени Москвы. Не столь молодые (прямо скажем – старые) москвичи хорошо помнят этот мост. Красивая ажурная металлическая арка, на которой на выезде из города крупная надпись «Ленинград», а с противоположной стороны – соответственно «Москва». Это действительно был торжественно-официальный въезд в столицу. Так вот, уже на «московской стороне», недалеко от моста, стоял подбитый немецкий броневик. В Москве стоял! Проскочил он мост, но тут его и подбили. И лазили мы с братом по нему, не понимая тогда, как же это страшно – фашисты в городе…
Уже в зрелые годы приходилось мне встречать в аэропорту Шереметьево молодежные делегации из-за рубежа. И если это была группа немцев (как правило, из ГДР), просил притормозить машину у памятника «Ежи» в Химках. Три огромных противотанковых «ежа» на мраморном постаменте. Отсюда и Москва видна. И с каким-то злорадством говорил я им, что это самый ближний к столице рубеж, на котором стояли фашистские войска. Совсем рядом были, а Москву не взяли. Нехорошее это чувство – злорадство, но что было, то было.
И еще запомнились мне из военных лет деревянные башмаки и походы в театр. Не было детской обуви, и мама достала где-то сандалии с деревянной подошвой и матерчатым верхом. Они совсем не похожи на сувенирные голландские кломпы. Ходил я в них летом прежде всего потому, что в метро босиком не пускали. В них и в театр ходил. В войну, да и некоторое время после нее был для меня только один театр в Москве – Центральный театр транспорта, что на улице Казакова (ныне – «Гоголь-центр»), сравнительно недалеко от нашего дома. Шли там замечательные детские спектакли, из названий помню только «Город мастеров». Денег у меня не было, а попасть в театр очень хотелось. И попадал я в него только одним путем. Молча и долго стоял тощий пацаненок около билетерши. И в какой-то момент отодвигалась она от дверного проема (специально, конечно!), в эту щель я и проскакивал.
Теперь воспоминание об ужасе метро «Павелецкая». Ни до, ни после случившегося не понимал и до сих пор не понимаю я, как может пространство, архитектура помещения так ужасающе сильно влиять на психику человека. И в книгах об этом ничего не встречал. Но это реально со мною было.
Попали мы с мамой на станцию метро «Павелецкая» во время воздушной тревоги. Всех в это время в метро, как в бомбоубежище, загоняли. И очутился я в страшном месте. Широченные, нависающие над человеком, давящие его квадратные колонны на платформе, облицованные темно-серым, почти черным мрамором. Узкие проходы между ними, низкие потолки, которые мне тоже казались черными. Мрачный могильный склеп. Все сильнейшим образом действовало на психику, особенно ребенка. Мне стало плохо до потери сознания. Я не помню, как мама меня домой довезла.
И с тех пор многие годы мучили меня ночные кошмары: я внутри этого черного страшного склепа. Часто просыпался и в холодном поту ходил по комнате, чтобы успокоиться. Видно, не на одного меня эта станция метро так действовала, поскольку в середине 50-х годов все это было снесено и построили новый вестибюль «Павелецкой» – просторный, светлый. Только в самом его конце почему-то сохранился маленький кусок старой станции с ее мрачными колоннами.
Самые же страшные воспоминания военного детства по какому-то совпадению связаны тоже со станциями, но уже с железнодорожными: подмосковная Правда и вокзал в городе Ряжске. Впрочем, это не случайное совпадение, а логика войны.
Сразу же после начала войны начались, как известно, налеты немцев
