нашей земли, — этому, думаю, необходимо уделить серьезное внимание, ибо иначе жизнь и дела Факундо Кироги оказываются самыми заурядными фактами, и они заслуживали бы войти в историю разве лишь отдельными эпизодами. Но Факундо в связи с величественно дикой природой, которая преобладает на громадном пространстве Аргентинской Республики, Факундо как верное воплощение бытия целого народа, его забот и его чувств, Факундо, наконец, такой, каким он стал, но не под влиянием своего дурного характера, а по неизбежным, не зависящим от его воли причинам,— это самый необыкновенный, самый замечательный исторический персонаж, какой только может представиться для изучения тем, кто понимает, что каудильо, возглавляющий крупное общественное движение,— не более чем зеркало, в коем отражаются, увеличенные во сто крат, верования, нужды, устремления и обычаи целой нации в определенный период ее истории[37]. Как Александр[38] — это портрет Греции, ибо в нем отразилась вся ее военная, литературная, политическая, художественная жизнь, Греции скептической, философской, предприимчивой, той, что обрушивается на Азию, чтобы расширить сферу влияния своей цивилизации.
А потому, чтобы понять идеалы и облик аргентинского народа, необходимо прежде вдуматься в сокровенные моменты его жизни.
Иначе никто не поймет Факундо Кирогу, как никто, на мой взгляд, не понял до сих пор бессмертного Боливара[39] по причине недостаточности знаний у биографов, создававших картины его жизни. В Новой энциклопедии[40] я прочитал блестящую работу о генерале Боливаре; там со всей справедливостью воздается должное этому американскому каудильо за его таланты, за его гений; но и в этой биографии, как и во всех прочих, ему посвященных, я увидел европейского генерала, маршала Империи, Наполеона меньшего масштаба, но не увидел американского каудильо, вождя восставших масс, я вижу здесь подражание Европе и нигде не обнаруживаю Америки.
Колумбия — страна равнин, там господствует пастушеская, варварская, чисто американская жизнь, и эта жизнь породила великого Боливара — из этой глины воздвиг он свое величественное здание. Как же его жизнь может быть похожей на жизнь какого-нибудь европейского генерала в блестящем мундире? Стремление писателя следовать европейской классике искажает героя, с него сбрасывают пончо[41], и с первых же страниц он предстает во фраке, подобно тому, как на литографиях, выпущенных в Буэнос-Айресе, Факундо изображали в камзоле с отворотами, полагая неприличным кафтан, с которым он никогда не расставался. И что же? — получался генерал, а Факундо исчезал. Войну Боливара можно изучать во Франции на примере войны chouanes[42], Боливар — это Шаретт[43] большего масштаба. Если бы испанцы вступили в Аргентинскую Республику в 1811 году, возможно, нашим Боливаром стал бы Артигас[44], будь этот каудильо столь же щедро одарен природой и столь же образован.
Манера, в которой европейские и американские писатели описывают историю Боливара, подходит к описанию Сан-Мартина[45] и других персонажей того же типа. Сан-Мартин не был народным каудильо, он и на самом деле был генерал. Получив образование в Европе, Сан-Мартин приехал в Америку, когда у власти стояло революционное правительство, создал с его помощью дисциплинированное войско европейского типа, оно вело регулярные сражения по всем правилам военной науки. Его экспедиция в Чили была проведена столь же организованно, как и итальянский поход Наполеона. Но если бы Сан-Мартин должен был возглавить партизанскую вольницу-монтонеру[46], а в случае разгрома попытаться собрать степняков-льянеро[47], то на втором же шагу его бы повесили.
Итак, драма Боливара складывается из иных компонентов, в сравнении с известными до сих пор, и потому, прежде чем мы покажем героя, необходимо набросать сначала американские декорации и американские костюмы. Боливар — это все еще легенда, сочиненная на основе достоверных фактов, подлинный Боливар остается пока неизвестным миру, и вполне возможно, когда эту легенду переведут на родной язык героя, он предстанет еще более необыкновенным и величественным.
Изложенные соображения заставили меня разделить эту в спешке писавшуюся работу на две части: в одной я рисую облик земли, пейзаж, сцену, на которой будет разыгрываться представление; в другой появляется главный персонаж, в своем костюме, со своими мыслями, своим образом действий; то есть первая часть поясняет вторую, делая ненужными комментарии и объяснения.
ЦИВИЛИЗАЦИЯ И ВАРВАРСТВО
Глава I
ФИЗИЧЕСКИЙ ОБЛИК АРГЕНТИНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ; ОСОБЕННОСТИ, ОБЫЧАИ И ИДЕИ, КОТОРЫЕ ОН ПОРОЖДАЕТ
L'etendue des Pampas est si prodigieuse, qu'au nord elles sont bornees par des bosquets de palmiers, et au midi par des neiges eternelles.
Head[48].
Американский континент заканчивается на юге мысом, окраинная часть которого образует побережье Магелланова пролива. На западе, на небольшом расстоянии от Тихого океана, параллельно береговой линии протянулись чилийские Анды. Земли, расположенные к востоку от этой горной цепи и к западу от Атлантического океана, вдоль рек Рио-де-ла-Плата и Уругвай, называются Соединенные провинции Рио-де-ла-Платы, и здесь и сейчас льется кровь из-за того, как их называть: Аргентинской Республикой или Аргентинской Конфедерацией[49]. На севере расположены Парагвай, Гран-Чако и Боливия, границы с которыми условны.
Огромные пространства на окраинах страны совершенно не заселены, есть пригодные для судоходства реки, по которым до сих пор не прошло ни одного даже самого хрупкого суденышка. Зло, от которого страдает Аргентинская Республика,— это ее протяженность; пустынные земли окружают ее со всех сторон, вклиниваются в глубь ее; одиночество, безмолвие, ни единого человеческого жилья — таковы, как правило, естественные границы между провинциями. Необъятность во всем: бескрайняя равнина, бесконечные леса, безбрежные реки, всегда неясная линия горизонта, покрытая облачной пеленой или подернутая туманной дымкой, не позволяющими различить, где кончается земная твердь и начинается небо.
С юга и с севера угрожают ей дикари, которые ожидают лунных ночей и, подобно стае гиен, нападают на пасущийся в полях скот и на беззащитные селения. Одинокий обоз, медленно одолевающий пампу, останавливается на недолгий отдых, и путники, сгрудившись у скудного огня, при малейшем шорохе сухой травы, колеблемой слабым ветерком, инстинктивно оборачиваются в сторону юга, пытаясь разглядеть во мраке ночи зловещие тени дикой орды, которая в любой момент может напасть на них.
Если слух не улавливает никаких звуков, а взгляд не способен проникнуть за темную завесу, покрывающую одинокое безмолвие, то путники переводят взгляд на ближнего к очагу коня и успокаиваются, лишь если он спокоен и не прядет ушами. Тогда прервавшийся было разговор возобновляется, в рот отправляется кусок слегка поджаренного на костре вяленого мяса, которое обычно служит им пищей. Жителя пампы держат в страхе если не дикари, то тигр
