Непоколебимый характер все так же стоял на месте, выделяющийся на фоне окружения чуть более иным цветом с идеальным опрятным видом. Длинные, уложенные назад, немного жирноватые черные волосы, морщинистая кожа на широком лице, глубоко посаженные зеленые глаза и короткая седая борода, прикрывающая два небольших подбородка, – все это вкупе с идеальной формой полицейского никогда не было примером идеального мужчины для Портера. Но каждый его взгляд, каждое движение и слово имели огромную силу, совладать с которой у него окончательно так и не получилось.
– Ты можешь ненавидеть меня сколько хочешь, твой выбор, но ты жив – это главное!
– Я очень рад, что ты сказал это, особенно в твоем самовлюбленном тоне, которым ты доказываешь всем и каждому, кто оказался прав. Всегда одинаковый, как был, таким, видимо, и останешься в моей памяти.
Портер пристально смотрел на отца, который из-за своей непоколебимости будто бы замер на месте, не имея ни единого признака жизни или возможности проявить ее.
– Знаешь, а ведь именно это и радует меня больше всего, ведь дает понять: ты – все еще больше воспоминание, нежели галлюцинация, которая могла появиться то ли от той заразы, которой я дышу в этом месте, то ли от одиночества… Тот факт, что ты все тот же человек, которым я тебя запомнил, доказывает отсутствие самодеятельности моего разума, если можно так выразиться. Хотя какая разница, уже не важно, как я говорю и что, пошло оно все на хер! А ты все молчишь – это хорошо, значит, я пока еще не пересек черту, за которой не могу отличить реальность от вымысла, а безумие от истины.
И тут, словно удар электрошока в самом мозгу, Портера передернуло изнутри, когда он произнес у себя в голове, стараясь выбросить этот диалог и его источник, а его отец синхронно повторил за ним, не меняя ни положения, даже не двигаясь, лишь движения губ и стеклянный взгляд: «Я говорю сам с собой».
Приступ паники пробился наружу, не щадя ничего, заняв свою позицию уверенно и быстро, отчего Портер успел лишь упереться в стол компьютера обеими руками, напрягая все мышцы и закрыв глаза. Держась изо всех сил, игнорируя озноб и холодный пот, он с трудом регулировал вдох и выдох, всеми усилиями создавая у себя в голове мир, где он один, где любое слово и мысль будут направлены именно к нему лично, а не тому, что может проецироваться через зрение или слух. «Никого здесь нет», «ты один», «ты контролируешь себя», «ты сильный», «думай о работе – и только о ней» и многое другое. Он говорил себе все это вслух, твердо выговаривая слова, словно каждое из них было гвоздем, лишь забив которые с первого раза получится вновь закрыть крышку гроба.
Медленно опустившись в кресло, закрывая глаза и продолжая известный ему ритуал, Портер словно был в шаге от собственной смерти, где любое проявление слабости запустит цепную реакцию, остановить которую он уже вряд ли сможет. Он делал то же, что и в те времена, когда учился контролировать вспышки гнева путем обращения к самому себе, задавая простые вопросы и беря то, что жило в нем в ожидании своего выхода на сцену, под чуткий контроль, отдавая бразды правления трезвой мысли. То был зверь, пробуждение которого поначалу казалось лучшим моментом жизни, придавая сил и уверенности, уничтожая все страхи и ментальные преграды, – но поводок почти всегда рвался… Первые вспышки бесконтрольного гнева появились еще в средней школе, и, как сказали многие, если бы не работающая психотерапевтом мать, ребенок так и остался бы упрямым и жестоким. Только вот на деле родитель исправлял собственные косяки. Спустя годы его зверь внутри так никуда и не делся – лишь поводок да намордник стали крепче. Но на Векторе все вновь разделилось на черное и белое: в обычное время он был почти всегда идеальным примером контроля, но случались всплески, словно наркотический приход, дарующий ощущение власти над миром. С каждым днем подобное все учащалось.
Главное было не допустить появления отчаяния и ярого чувства несправедливости из-за отсутствия возможности увидеть и услышать, а то и поговорить с единственным по-настоящему добрым и хорошим человеком в его жизни, как некой сладкой пилюли в этом безнадежном месте, которое сожрет слабое существо. А слабость была не в его привычке, причем исходило это не только из детства и юношества, назвать которые легкомысленными не получится даже при большом желании. Все было как раз после, когда жизнь наконец-то стала принадлежать только ему. Допустить само понятие «слабость» было равносильно смерти.
Почти каждый раз он критиковал себя за потраченное время, пусть даже это всего лишь час на возвращение в колею, но все, же будь он сильней, не потребовалось бы вновь бороться со своим зверем. Пока Портер проверяет готовность новых файлов для отправки за пределы Вектора своим коллегам, все его мысли уже заняты желанием продолжить искать способы выхода из положения заключенного. Чем больше заняты руки, а ум решает новую задачку, тем меньше шансов в скором времени вновь встретить того, из-за кого он ненавидит свою фамилию: ведь обращение к себе по имени тот не особо терпел, всегда поправляя в угоду помешанности на субординации, – майор Уитман.
Основой принятия сложившихся бесед с людьми, которых тут попросту не может быть, служила как раз та самая история человека, который запер его здесь, попутно дав понять, как устроена жизнь на Векторе. Пока Портер лежал без сознания из-за удара по голове, Харви изолировал это место, написал прощальное письмо, где доходчиво объяснил причины своего поступка, приложив к этому огромные мемуары своей собственной жизни на Векторе. Харви вошел в смотровую, преждевременно заперев ее изнутри, и разгерметизировал помещение, сделав то, о чем мечтали тысячи людей: смог выбраться со станции. Вот так просто первый живой человек, которого Портер встретил на Векторе, позаботился о том, чтобы он не покинул станцию, сделав его пленником этого места. Причина, по которой Харви покинул Вектор таким способом, открылась ему лишь после прочтения мемуаров, и на вопрос, стал бы он так поступать после всего пройденного пути и всей трагедии Харви, Портер четко отвечал: нет, не стал бы. Много раз он перечитывал мемуары Харви, то ища в них некий сокрытый смысл, то просто желая лишний раз убедиться в реальности самого человека, чье тело уже давно пропало в космическом просторе. Пару раз Портер всерьез задавался вопросом: а был ли Харви вообще? Может быть, он – галлюцинация, как и его отец? А запертые двери были им же и организованы как желание получить заслуженное наказание? Но все же, несмотря на благоприятную почву для развития подобных безумных мыслей, Портер понимал, что кто-кто, а Харви Росс был настоящим, о чем говорят его дневники, всегда лежавшие у него на столе, да еще пара факторов, отрицать которые было бы реальным безумием. Для напоминания себе об этом он оставил надпись на двери все тем же белым маркером: «Лишь Харви был реален, лишь он знал тебя на Векторе». Стараясь вчитываться в нее лишь тогда, когда было необходимо, Портер все чаще ловил себя на мысли, что рано или поздно он может забыть о ней, словно само зрение не передаст ему информацию, как не раз происходило со здешними людьми, особенно с самим Харви… В какой-то степени эта надпись была еще и напоминанием, что если бы не встреченный им человек, то история Портера Уитмана на Векторе сложилась бы совершенно иначе, и нетрудно было догадаться, особенно с течением времени, что та встреча спасла его. Она произошла почти три месяца назад.
