Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
на ведьм. Если использовать терминологию Г. Шольц Уильямс, «Цветы добродетели» Винтлера могут послужить в качестве «рамочного текста» (frame text) для установления исторического контекста, или «примера магических энергий в действии до [написания] Malleus [Maleficarum][24]. Развивая эту мысль, я должен добавить, что поэма представляет особый интерес, поскольку Винтлер закончил свое произведение до того, как в обиход вошло слово hexerye, появившееся для обозначения именно злонамеренного колдовства[25].
Кроме того, «рамочные тексты» важны для идентификации тех «примеров из опыта», которые оказываются вне классификации В. Берингера, Г. Ерошека и В. Чахера. С этой целью помимо «Цветов добродетели» Винтлера я также обращался к более поздним текстам немецких прозаических шванков Иоганна Паули[26], Йорга Викрама[27], Михаэля Линденера[28], Мартина Монтана[29], Валентина Шумана[30].
Когда мы будем обсуждать эти тексты, я бы хотел, чтобы читатель помнил тезис М.Ю. Реутина о том, что культура Германии, объединявшая в XIII–XVI веках народную, куртуазную, сектантскую и клерикальную традиции, не была их математической суммой, но была их системой, которая существует лишь в той мере, в какой традиции, в нее входящие, взаимно реагируют друг на друга. Поэтому каждая из традиций представлена в культуре двояко — не только сама собой, но и внешними реакциями на нее[31]. Я полагаю, что это наблюдение важно в контексте нашей проблематики, поскольку благодаря ему нам становится понятнее разница интерпретаций близких сюжетов в «примерах» Malleus Maleficarum и немецких прозаических шванках, когда одна и та же последовательность событий воспринимается как нечто опасное или же смешное. Далее, в Главе 4.3, мы обратимся к сюжету сверхъестественной кастрации, который как вариации мог включать следующие сюжеты: 1) агиографический — о Божественном чуде кастрации святого ангелами; 2) демонологический — о краже мужских половых органов ведьмой; 3) комический — о жестоком розыгрыше похотливого священника плутоватым слугой. Разумеется, каждый из них можно рассматривать по отдельности, однако взятые вместе они дают нам представление о сложных коммуникационных процессах, происходивших до написания трактата.
Во время работы над книгой я также использовал документы, процессуальные и биографические материалы, опубликованные историками Й. Ханзеном[32] и Х. Амманом[33].
Историки и гуманитарии вообще очень любят описывать изучаемые явления как нечто сложное и многогранное. Я не являюсь исключением в этом ряду. Главная идея этой книги заключается в том, чтобы дать возможность читателю увидеть Malleus Maleficarum и фигуру его автора в контексте нескольких тенденций или культурных контекстов позднего Средневековья — раннего Нового времени. Эта идея наложила отпечаток на организацию материала, изложенного ниже.
Контекст 1 — интеллектуальная история процессов внутри книжной культуры данного периода. Malleus Maleficarum постепенно изменялся — его текст подвергался редакциям, с обложки исчезали и появлялись вновь имена авторов, сочинение обрастало дополнениями из других текстов. Эта большая тема позволяет нам говорить о том, как функционирует книга внутри среднесрочных конъюнктур печати и сбыта и как эта внешняя среда воздействует на смыслы и концепции. Кроме того, наследие «брата Генриха из Шлеттштадта» показывает, что даже внутри популярных жанров гутенберговского мира остается специфическая ниша для рукописных книг. Наконец, стоит попытаться охарактеризовать немецкого инквизитора как автора других сочинений, оставшихся в тени «Молота ведьм».
Контекст 2 — персональная история человека по имени Генрих Инститорис. Вехи его биографии и, если можно так выразиться, ступени карьерной лестницы профессионального дознавателя и ревностного противника всего, что лежит вне одобренных церковью норм. А еще — штрихи, позволяющие уточнить его портрет: проповедник, экзорцист, свидетель женской святости.
Контекст 3 — политическая составляющая преследований. Конфликты и альянсы, в которых автор Malleus Maleficarum участвовал для того, чтобы раскрутить карающие маховики правосудия. Его противниками были участники церковного движения концилиаристов, стремившиеся к ограничению папской власти, и представители епископских администраций на местах, считавшие, что немецкий инквизитор посягает на их юрисдикцию. Преодолевая их противодействие, Инститорис неожиданно оказался в конкуренции с Ульрихом Молитором, предложившим свое понимание злонамеренного колдовства.
Контекст 4 — horribilia, ужасы злонамеренного колдовства. Темная материя души, пропитанная страхами и подозрениями, из которой потом рождаются слухи, доносы и проповеди. Если оставить метафоры в стороне, нас будет интересовать в какой мере состав преступления формировался из книжных стереотипов и амбивалентных культурных образов, допускавших разные интерпретации. Experientia, «примеры из инквизиционного опыта» Malleus Malefacarum, содержат в себе истории, сюжеты которых пересекаются как с фольклором, так и с житийной литературой. Однако самое интересное заключается в том, что Инститорис периодически выступал в роли мистификатора, выдающего под видом своего опыта содержание других книг, или, если угодно, сказочника, заимствующего и произвольно переделывающего сюжет.
Поскольку к некоторым темам я возвращаюсь несколько раз на протяжении всей книги, я прошу читателя обратить внимание на Приложение «Общая хронология событий» — для удобства ориентирования, а также чтобы избежать возможной путаницы.
Пояснение о принципах перевода
В этой книге много цитат на латинском и немецком языках. Все переводы, кроме оговоренных отдельно, принадлежат мне, и я несу полную ответственность за возможные ошибки и неточности. Для того чтобы вы могли проверить меня, в большинстве случаев я привожу оригинал.
В том случае, если цитировался текст, который не имеет на данный момент научной публикации, я сохранял особенности орфографии оригинала, которые отличаются от современных норм.
Так, нормальным считалось написание Jesu christi. Использование букв v и u (и некоторых других) определялось не фонетическим значением (гласный или согласный звук), а положением в строке — различались начальная и конечная формы буквы в слове (vtrum, Vlricus). Исключение в этом правиле я сделал только для буквы s, начальная форма которой полностью вышла из употребления.
Кроме того, в текстах того времени имела место произвольная вариативность — один и тот же автор в одном тексте мог писать experientia и experiencia.
При переводе имен исторических личностей на русский язык я отдавал предпочтение латинскому варианту, поскольку латынь была основным языком общения образованных людей и большинство из них намеренно латинизировали свои имена.
Так, главный герой этой книги в первом своем сочинении «Послание против одного концилиариста, а именно — архиепископа Краинского» (Epistola contra quendam conciliistam archiepiscopum videlicet Crainensem, 1482 г.) представляется читателю: «я, Генрих Инститорис» (ego Heinricus Inctitoris). Если переводить буквально, он именовал себя «Генрих [из] лавочников» (т. е. сын лавочника), подразумевая происхождение. Использовать слово Institor применительно к самому себе он просто не мог, поскольку относился к другой социальной группе — ордену братьев проповедников (доминиканцев).
После публикации так называемого Нюрнбергского руководства, в котором Инститорис представился по-немецки, историки разделились примерно поровну. Половина ученых продолжала именовать этого человека Инститорисом, тогда как остальные отдали свои предпочтения новому варианту —
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
