заморских плантациях; затем оставшихся мужчин оскопить, дабы не размножался род сей, а женщин отдать в публичные дома; наконец, можно очистить от них Германию путем погромов и поголовных изгнаний, «как это сделали фараон и граждане Мейнингена, Вюрцбурга и Франкфурта». Памфлет Гундта был так отвратителен, что даже прусское правительство распорядилось конфисковать его. Это, конечно, не помешало распространению книжки и подобных ей творений, разжигавших низменные страсти толпы. Юдофобия так вошла в моду, что немецкий переводчик «Еврейских мелодий» Байрона, пастор Теремин (1820), счел нужным сделать в своем предисловии оговорку: «Надеюсь, что этим переводом я не совершаю ничего нехристианского и что меня не заподозрят в каком бы то ни было сочувствии к евреям». Так одичала немецкая мысль того времени: христианское непременно ассоциировалось с антиеврейским... Автор одной книжки, прославлявшей подвиги студента Занда, говорит о действенной христианской ненависти (christlicher Hass) к евреям, уготовляющей для них «день суда».
События 1819 года застали врасплох еврейскую интеллигенцию, не ожидавшую такого быстрого перехода от юдофобского слова к делу. Старый Давид Фридлендер откликнулся только на «Преследование евреев писателями XIX века» (название его брошюрки, изданной в 1820 г.), а не на уличные расправы. Он вздыхал о минувших временах либерализма, но не мог указать выход из создавшегося положения. Бывшие героини еврейских салонов, Генриета Герц и Рахиль Варнгаген, незадолго до погрома завершили свое отчуждение от еврейства формальным приобщением к церкви. Страдания покинутого народа могли только вызвать в их душе болезненное ощущение, которое они заглушали в себе иллюзией, что погромы «не дело народа (немецкого): его только научили кричать «геп-геп» профессора Фрис и Рюс и высокопоставленные лица с предрассудками» (из письма Рахили). Был человек, который тогда должен был поднять свой мощный голос против рыцарей «христианского тевтонства», но в тот момент этот человек — выходец из Франкфуртского гетто, Людвиг Берне — уже не мог говорить как еврей от имени своего народа, ибо за год до погромов он перешел в христианство, чтобы развязать себе руки в общей борьбе за политическую свободу. Не еврейские ноты звучали в голосе пламенного трибуна в год германского позора и еврейского мученичества, а общенемецкий революционный протест (см. дальше, § 14). Однако не бесследно прошли события черного года для еврейского самосознания. Раздумье охватило более чуткие умы. Многие, стоявшие на пути к уходу от еврейства, полуотчужденные от него чарами немецкой культуры, остановились. Явилось стремление к познанию исторического еврейства, к возрождению современного. Результаты этого процесса мы увидим в умственных движениях той эпохи.
§ 3. Франкфуртская распря; неволя в «вольных городах»
Общественной немецко-еврейской войне сопутствовала правительственная. Воевало с евреями правительство каждого государства Германии в отдельности. Поход открыли вольные города, которые еще на Венском конгрессе отстаивали свое право на бесправие евреев. Двусмысленная редакция 16-й статьи «Союзных актов» (выше, § 1) дала Франкфурту и другим вольным городам свободу действия, и они принялись за восстановление еврейского бесправия в том виде, как оно существовало до французских «новшеств». Но недаром прошла для евреев короткая эра свободы: это были уже не прежние обитатели гетто, покорно носившие иго, а люди, научившиеся бороться за право. Пример такой упорной борьбы показали евреи города Франкфурта. Борьба между ними и местным правительством, сенатом вольного города, длилась десять лет (1814 —1824); в нее вмещались Венский конгресс, Союзный сейм, или Бундестаг, юридические факультеты различных университетов, пресса. Она окончилась компромиссом между силою и правом, но доказала, что времена еврейской покорности минули безвозвратно.
Когда после Венского конгресса сенат города Франкфурта приступил к восстановлению старого порядка и сокращению гражданских прав евреев, еврейская община выступила с энергичным протестом. Она подала германскому Бундестагу, заседавшему во Франкфурте, обширную записку, в которой приводились очень веские юридические доводы против действий франкфуртского сената, нарушающих и договор евреев с бывшим законным правительством герцога Дальберга, и первоначальное решение Венского конгресса о сохранении за евреями ранее приобретенных прав (ноябрь 1816). Бундестаг переслал эту записку франкфуртскому сенату с требованием объяснений. Ответ сената (май 1817) был направлен против всех «притязаний» евреев. Сенат доказывал, что на основании своих стародавних привилегий городские власти Франкфурта некогда, по договору 1616 года, допустили евреев на жительство в особом квартале и с ограниченными правами; чужеземное владычество последних лет изменило этот порядок, но с восстановлением туземной власти должны возобновиться и старые договорные отношения. К своему ответу сенат приложил «неопровержимый» документ: подученный им отзыв юридического факультета Берлинского университета. Отзыв реакционного факультета основывался на следующих аргументах: в средние века евреи были «камеркнехтами», крепостными монархов, последние уступили свою власть над этими камеркнехтами во Франкфурте городскому управлению, которое поэтому может им диктовать какие угодно условия; Бундестаг совершенно некомпетентен в решении этого спора, ибо не может вмешиваться во внутренние дела вольного города.
Этот отзыв берлинских юристов, доказавших, что гетто и постыдное рабство должны существовать потому, что раньше существовали в силу привилегий поработителей, вызвал возражение со стороны франкфуртской еврейской общины. В поданной Бундестагу дополнительной записке (июль 1817) община спрашивала: если сенат и поддерживающие его юристы ссылаются на историю, почему же они останавливаются на средневековом институте камеркнехтов, а не восходят к более раннему времени, когда евреи селились в древней Германии на правах граждан Римской империи? Крепостными или рабами евреи никогда себя не признавали; императоры, а не города имели над ними суверенную власть, и герцог Дальберг, как преемник верховной власти во Франкфурте, предоставил им равноправие на законном основании. При этом, в противовес отзыву берлинского факультета, община представила отзыв юридического факультета в Гиссене, который признал компетенцию Бундестага в толковании конституции Союза германских государств. На возражение евреев последовала отповедь сената (окт. 1817), который на этот раз прибег к явному софизму: евреи-де были объявлены гражданами образованного при Наполеоне Великого Герцогства Франкфуртского, а не «вольного города Франкфурта»; с упразднением же герцогства прекращается гражданство евреев и возобновляется их полная зависимость от городских властей[2].
Рассмотрев доводы обеих сторон, Бундестаг выбрал особую комиссию для разбора дела, поручив ей добиться соглашения между сторонами (1818). Начался торг об объеме прав, которые город может предоставить евреям. Городские власти соглашались оставить евреев во Франкфурте на правах «покровительствуемых» (Schutzgenossen) с расширением района жительства, но с сохранением нормировки браков, ограничения промыслов и прочих стеснений. Возмущенная этим предложением еврейская община заявила протест: она не вернется к режиму Schutzjuden; евреи всюду идут от рабства к свободе, а не обратно. Примирительная комиссия Бундестага предложила сенату устранить обидное название «покровительствуемых» и сделать еще некоторые уступки. Среди членов сената обнаружилось колебание.
