опыта.
— Как-то не по себе. Ты меня правильно пойми. Человек ты хороший, но тут ночь, вас четверо, я голый в склепе, и вы меня еще плитой прикроете.
— Хочешь, поедем обратно?
— Вот не хочу.
— Я тебя понимаю. Уже думал над этим вопросом. Обсудим все после. И еще, там ступени и посреди них ребра или выступы, как хочешь назови. Они тоже имеют какое-то значение. Ты сначала не переступай. То есть, встанешь на третью ступень, а за тобой будет два выступа.
— Да понял я. А когда вставать за него?
— Дадим команду. Сам ничего не предпринимай.
Я разделся. Комаров действительно не было. Они вчетвером еле сдвинули плиту. Открылся черный проем с лестницей. Мне светили фонариками. Я спустился вниз метров на пять. Глаза привыкли. Я стоял на площадке. Впереди увидел арку чуть выше роста человека. Камень украшала резьба в виде непонятных и страшных животных, растений и людей.
Переступил, и ноги ощутили другой камень. Он гладкий, даже скользкий, а не шершавый, как плитки площадки. Шагнул на три ступени. Мне сейчас сорок три. Никто не будет искать двадцатитрехлетнего парня. Хоть помечтаю. А потом поем.
— Стоишь? — Раздалось сверху.
— Стою. На третьей. Посреди ступеньки продольный каменный жгут, я перед ним встал.
— Все. Закрываем на пятнадцать минут.
Плита заскрежетала, и свет погас.
«Мне ее одному не поднять, — подумал я, — в склепе еще быть не приходилось. А если они не откроют? И не слышно ни звука». Темнота сгустилась. Пятнадцать минут, по моим ощущениям, прошли. Вдруг ошибаюсь? Посчитал секунды. Еще пятнадцать минут. Не открывают. Пошел к лестнице. Слякоть под ногами. Когда натекла?
— Эй, парни, хорош уже. Я замерз, открывайте!
Лестницы не было. Я орал благим матом. Перебрал все угрозы, какие смог вспомнить и даже выдумал несколько новых. Очень холодно. Руки и ноги потеряли чувствительность. Я уперся в стену, которая тоже оказалась мокрой и какой-то гнилой. Мне даже удалось подняться на метр. Но ступня скользнула и я упал навзничь. В глазах замелькали вспышки. Еще убиться не хватало. Потрогал затылок. Руке мокро и тепло.
Вдруг наверху раздался шорох.
— Эй, вашу так разэтак. Открывай трам-тарарам, — не жалел я горла.
В глаза мне ударил дневной свет.
Глава 2
— Ироды! Изгаляются над человеком. Креста на них нет, — какой-то дед совал мне свежесрубленный березовый шест.
Глаза резало. Но я заметил, что стены гнилые и деревянные. Что за фокусы?
Я напрягся, чтобы подтянуться, но это получилось неожиданно легко.
— Здравствуйте. Спасибо Вам, а то я уже отчаялся.
— Господь милостив. Меня послал. Я тутычки коров пасу. Это вас, барин, разбойные люди так оприходовали?
— Еще какие разбойные. Так я получается всю ночь и утро просидел? А показалось полчаса.
— Это потому, что в беспамятстве были. Шандарахнули дубиной. Вон затылок весь разбили.
— Ответят за затылок. Тут моя одежда нигде не валяется?
— Так чего ж ей валяться? Забрали все подчистую. Это Елизаровские шалят, как есть они.
— Елизаровские, братья, что ли?
— И братья, и дядья их, и отцы с дедами. Все Елизарово испокон веку разбойничает. Сюда только не ходили, вроде как рядом. Остерегались. Да вишь, как оно. Вы пришлый. Они и позарились, значит.
— А вы кто?
— Ефим. Пастух мирской. Пастушонок еще со мной.
— Машины не слыхали, не видали?
— Отродясь не было. Разве только господа привезли? Да я бы знал. У нас только мельница у омута.
Глаза мои привыкли к свету, цветные пятна прошли. Я увидел, что старик босой, в штанах и рубахе грубого полотна. С прорехами на локтях. Подпоясан веревочкой, однако в берестяных ножнах торчит деревянная рукоять.
— Мне бы в Меряславль как попасть.
— Так сразу не попадете. Да и образ у вас не подходящий. И горячка может сделаться от шишки. Полежать надобно. У нас тетка Барвиха травами пользует, сродница моя. И живет, как раз за деревней. К ней сейчас Николку пошлю. Заодно попросит, чем страм прикрыть.
Мы прошли метров двести. За ольшанником на поле лежало стадо разномастных коров.
— Николка, — крикнул дед.
Мальчишка лет десяти вскочил с лежки в тени и испуганно уставился на меня.
— Вишь, лихие люди барина попортили. Беги к Барвихе, обскажи все, как есть. Мол, догола раздели да ошеломили в кровь. Пусть штаны с рубахой сыщет. Как оденется, чичас и придем.
— Ефим, прошу прощения, вы почему меня барином зовете?
— А кто? Вы хоть и молодой, да видно по всему. А наперед по рукам. Крестьянские то другие.
— А я молодой?
— Уж известно, не старый. Мню, лет двадцать, много двадцать пять будет.
— Зеркало есть у Барвихи?
— Почто не верите? У меня глаз наметан. Любой скажет. Волос черен, кожа гладкая, зубы целые.
Я провел языком. Все зубы на месте. Пломб тоже нет. Они у меня от природы были хорошие. Первую пломбу в двадцать лет поставил. В армии. Погрузил руки в волосы. Глянул вниз. Пузика нет. Никакого.
Так что, получилось? Быть того не может. Тогда где я?
— Ефим, скажите, а где я сейчас нахожусь. А то я от удара память потерял.
— В Меряславской губернии, Улеймской уезд. Усадьба в Чудинове. Господ Тростянских поместье. А деревня рядом — Лыткино.
— Дедушка, а год какой сейчас?
— Одна тысяча восемьсот двадцатый от Рождества Христова.
— Хорошая шутка. И шмотки как раз в стиль.
— Господа любят шутковать, а нам несподручно. Имеешь сомнения, так в Елкине церква. У попа спроси. Он службы служит да кажинный день в книгу пишет, кого крестил, кого венчал, кого отпел. Так точно знает все дни и праздники. Ему без того никак.
— Извини. В себя еще не пришел.
— Барвиха приведет. Вон и Николка бежит.
Мальчик принес штаны и рубаху. Очень старые, но бережно заштопанные и, очевидно, хранимые про запас. Ефим оставил его со стадом, а меня повел вЛыткино. Действительно, недалеко, около километра.
По дороге я прислушивался очень тщательно, но ни шума поездов, ни машин не слыхать. Самолетов тоже не видать, ни их следов.
Деревня из четырех домов, окружена забором без штакетника. Просто жерди и столбы.
На отшибе старый дом крытый дранкой. Трубы не видно. У сильно покосившегося крыльца стоит женщина в белом платке, повязанном назад. Я представлял старуху-колдунью, а этой лет сорок. Крепкая, невысокая, но и не толстая. Взгляд острый, внимательный. Загорелое лицо.
— Здравствуйте, — приветствую я.
— Доброго здоровьичка. Тебя, что ль, поколотили?
— Меня, — не стал я отпираться, — ничего не помню и думаю туго. Даже себя не узнаю.
— Ничо, заходи.
В доме нет ни малейших следов краски
