Асадов молчал. Играл с сыном, а на неё не смотрел. Соня запахнула халат, прищурилась, в голове закрутились весьма неприятные мысли, понимание того, что сказать ещё что-то нужно, а начать ей — значит, оправдываться. А оправдываться ей, вроде бы, не в чем. А муж ждёт.
Её мучительный раздумья прервал стук в дверь.
— Войдите.
В комнату заглянула няня, немного засмущалась, увидев Алексея в постели, и сказала:
— Алексей Григорьевич, можно я Антона заберу? Ему кушать пора.
— Конечно, Маша.
Напоследок крепко поцеловал сына, ещё разок подкинул, улыбнулся в ответ на его заливистый смех, и осторожно подал няне. Антон запротестовал, захныкал, протянув к нему ручки, но Маша вынесла его из спальни родителей, прежде чем он успел возмутиться всерьёз и прибавить громкость.
— Алёш, ты уже думал, как мы будем встречать Новый год?
— Я должен об этом думать? Лично мне — всё равно. А ты что хочешь?
Соня подошла и присела на кровать, привалившись к боку Асадова.
— Мы могли бы куда-нибудь поехать.
Он неопределённо пожал плечами, а потом сказал:
— Родители приедут.
— Вот и отлично, с Антоном побудут. А мы с тобой отдохнём.
Настроение совсем упало почему-то. Но жена прилегла рядом, прижалась и даже поцеловала, и Алексей выдавил из себя улыбку и обнял Соню.
— Хорошо, мы ещё подумаем. Время есть.
— Я люблю тебя.
— А я тебя.
Люблю. Почти.
Из душа его вытащил звонок телефона, Алексей переполошился отчего-то, выскочил весь мокрый, схватился за мобильный, а потом очень долго возмущался на своего зама, которому "не вовремя приспичило". К тому моменту, когда появился на кухне, настроение уже не просто упало, а рухнуло куда-то в бездну. Раздражение переливалось через край, плескалось на пол и превращалось в некрасивые, грязные лужицы. Асадов даже обернулся на ходу, уверенный, что на самом деле оставляет за собой неаккуратные следы, но ничего не увидел. Пол сверкал, натёртый до блеска умелыми руками домработницы Людочки.
— Доброе утро, Алексей Григорьевич, — певуче проговорила та самая Людочка при его появлении.
— Доброе. Кофе и тосты мне, пожалуйста.
— Одну минуту, — кивнула она и поставила перед ним тарелку с блинчиками. Асадов посверлил её взглядом — сначала тарелку, потом Людочку, — глотнул горячего кофе и принялся за блины.
— Антон поел?
— Ну конечно! И добавки попросил.
Алексей всё-таки улыбнулся. Извечный Людочкин оптимизм его всегда забавлял.
— Добавки — это хорошо.
Совсем близко раздалось бряканье погремушки, Алексей повернул голову и увидел, как Маша усаживает ребёнка в детское кресло. Асадов протянул руку, придвинул кресло к себе и снова сына пощекотал. Антон потряс пластмассовой машинкой, в которой перекатывались и гремели разноцветные шарики, и заулыбался.
— Настроение исправилось, хулиган? Ты наелся? — с удовольствием за сыном наблюдая, спросил у него Алексей.
— Весь в папу, — нахально заметила Людочка. — Поел, и улыбаться начал. Кофе ещё налить, Алексей Григорьевич?
Алексей заметил, что няня спрятала улыбку и даже отвернулась после слов Людочки, но что-либо говорить домработнице бесполезно, за год её работы, он хорошо это понял. Кивнёт с готовностью, но даже не прислушается к его замечанию, всё равно всё по-своему сделает.
Антон стукнул его по руке погремушкой, а потом протянул ручки и требовательно хныкнул. Асадов спорить не стал, взял сына на руки и сам поднялся.
— Маша, что ты мне вчера говорила? — спросил он по пути к своему кабинету. Девушка шла за ним, таращилась в его затылок тем самым особым взглядом, робеющим и томным, и молчала.
Алексей вошёл в свой кабинет, придержал для девушки дверь, а потом присел на край стола, покачивая сына на руках.
— Так что, Маша?
— Мне нужно… Один день, Алексей Григорьевич. — Она просительно посмотрела. — Брат приезжает, мне встретить его надо, да и вообще… Я, конечно, понимаю, что это очень неудобно…
— Ладно, Маша, ладно. Вам нужен выходной, я всё понимаю.
— Вы меня отпускаете?
Асадов широко улыбнулся.
— А как я могу вас не отпустить?
Двадцатитрёхлетняя няня Маша замерла перед ним, чуть дыша, и Алексей улыбаться перестал, почувствовав неожиданное смятение. Так сразу и не вспомнишь, когда в него в последний раз так самозабвенно молодые девушки влюблялись.
А может, лучше и не вспоминать. Ещё рабочий день впереди.
Кто-то ехидный внутри, чуть отстранённо заметил: "А она ничего… Фигурка ладненькая, ножки стройные, в джинсу симпатичную упакованные. Да и мордашка смазливая… Только уж влюблённая очень".
— Ам, — сказал сынуля и потянул его за ухо.
Алексей мысленно с ним согласился, и от этого ещё веселее стало. На самом деле "ам".
— Вы только Софью Николаевну предупредите.
Маша замялась, и Асадов тут же нахмурился.
— Что?
— Она меня не отпустит…
— Куда она денется?
— Алексей Григорьевич!..
— Хорошо, я сам её… предупрежу!
В свои тридцать семь он так и не научился отказывать женщинам, тем более симпатичным и влюблённым.
— Спасибо!
— Не за что, — проворчал он и отдал ей ребёнка. — Идите погуляйте, пока дождь прекратился. Пойдёшь гулять? — спросил он у сына, заглядывая ему в глазки.
Антон замахал ему ручкой на прощание, совсем недавно научился это делать, и Алексей помахал в ответ. Губы сами собой растянулись в глупой улыбке, и Асадов поспешно себя одёрнул. Когда сын ему улыбался, он обо всём на свете забывал. Спустя несколько секунд ловил эту свою улыбку, замирал, начинал хмуриться, пытаясь скрыть смущение, и нервно озираться. Интересно, окружающие замечают, что он глупеет на глазах, когда сына на руки берёт? Наверное, со стороны он выглядит смешно, в его-то годы млеть при виде ребёнка. Хотя, возможно, дело именно в возрасте. В двадцать, даже в двадцать пять, многих вещей, обыкновенной детской улыбки, оценить бы не смог, а сейчас каждая мелочь кажется такой важной и необходимой. Понимание того, что это его сын… именно его и ни чей другой, безумно волновала.
Волновала и приносила грусть, которую он гнал от себя. Уже два года гнал. И чувствовал некоторую степень вины. Вроде бы, сделал всё правильно, и всё получилось, но грусть не уходила, потому что позади тоже осталось кое-что очень важное и нужное, что отпустить не просто не получалось, а не хотелось.
Алексей подошёл к окну и выглянул на улицу. Серость и тоска. Опять погода подвела, подумалось ему неожиданно.
