Пролог
Я любовь узнаю по боли.
Марина Цветаева
Кто сказал, что любить легко?
Вероника Тушнова
Холодным было это утро. А она никогда не любила холод. У нее постоянно мерзли ноги.
И за это он называл ее лягушкой.
Она не обижалась. Прощала ему это.
Как всегда прощала все.
И сегодня застывшие на стеклах разнообразными узорами капли дождя впивались в сердце сотнями, тысячами острых иголочек, пронзая, казалось, каждую частичку ее существа. Бередили раны, оставляя новые порезы и зарубцовывая ее вновь. Жадно и мучительно выпивая до дна всю ее, не оставляя ни капли на то, чтобы выжить в агонии собственного безумия.
Сегодня было особенно холодно.
Она сидела в кресле, поджав под себя ноги, и невидящим взглядом смотрела на печку, в которой со звучным хрустом потрескивали дрова.
Руки тоже замерзли и к тому же дрожали, поэтому она спрятала их в длинные рукава шерстяной кофты.
Она закрыла глаза. Ресницы мгновенно задрожали, по щеке скатилась одинокая слезинка и коснулась губ. Она слизала ее языком и тихо всхлипнула.
Страшно… Больно… Одиноко…
Как же ей теперь жить со всей этой болью?! С одиночеством?! Со страхами и сомнениями?!
Как теперь жить… без него?!
Она уткнулась головой в подушку, зажатую между локтей, спрятала щеки, по которым покатились соленые капли ее боли и отчаяния, в широких рукавах огромного свитера. И заплакала, не сдерживая слез. Никто не увидит ее слез. Никто не услышит громких стонов ее горечи и криков безумия.
Она сама все решила.
А теперь не знала, как с этим жить.
Она сжалась в комочек, поджала под себя ноги сильнее и, откинув голову на подлокотники кресла, тяжело вздохнула. Сердце словно бы разрывалось на части. А из легких будто бы выкачали весь кислород.
Хотелось не сдерживаться больше, не мучить себя. Закричать. Громко. Надрывно. Резко. Заявить миру о всей своей боли. Но она не могла… Она научилась скрывать боль.
И к тому же… кто мог подумать, что будет ТАК больно?!
Она приоткрыла глаза и невидящим взглядом уставилась в потолок.
Она сама все решила. И никто уже не мог ей помочь.
Он никогда не хотел детей. Он не любил детей. Не умел с ними обращаться. Когда видел чужого малыша, обязательно отворачивался в сторону, словно не замечая его.
А она хотела. Желала ребенка. Просто жаждала держать своего малыша на руках и убаюкивать его, петь ему колыбельные и шептать на ушко какие-то сладкие слова, целовать его перед сном, касаясь губами мягкой нежной кожи и зажимать маленькую ладошку пальцами.
Она отчаянно хотела от него детей.
Слезы вновь коснулись уголков ее губ, оставляя во рту противный солоноватый привкус.
Теперь уже поздно о чем-либо думать. Слишком поздно.
Она тяжело вздохнула и покосилась на дверь ванной комнаты.
Почти полчаса прошло. А она так и не зашла туда.
Боялась. Очень боялась. Того, что там увидит. Или не увидит…
Страшно.
Холодно.
Она обхватила себя руками, передернув плечами.
Заставила себя приподняться, встать на ноги. Дрожа и обхватывая себя руками, она прошла в ванную комнату и закрыла дверь на ключ. Прислонилась к стене, боясь подходить к полке, на которой лежало сейчас блюдо ее жизни. Но все же сделала шаг вперед, осторожный и размеренный.
Руки дрожали, когда она холодными пальцами подхватила белую полосочку.
Закрыла глаза, словно собираясь с силами, широко распахнула их.
Мир вспыхнул миллионами разноцветных огней… и тут же погас.
Он никогда не хотел детей.
А она отчаянно в них нуждалась.
1 глава
Я, словно бабочка к огню
Стремилась так неодолимо,
В любовь, волшебную страну,
Где назовут меня любимой…
Марина Цветаева
Лена часто приходила сюда. Уединенный уголок старого городского парка, словно спрятанный от посторонних глаз заросшими кустами орешника и малины, утешал и успокаивал в отличие от неугомонной суеты и толкотни большого города. Нелюдимый, пустой, заброшенный.
Такой же, как и она, — брошенный когда-то.
Наверное, кроме этого места, не было на свете другого такого, где она чувствовала бы себя спокойно. Где она могла бы отдохнуть душой. Забыть про обиды и боль, таившиеся в сердце. Засевшие туда занозой много лет назад и теперь отчаянно гноящиеся, бередящие старые раны, вызывающие новую боль, которая разрывала на части еще сильнее, чем прежде.
Потянувшись за пакетом, Лена достала из него горсть золотистых зерен и рассыпала на асфальте рядом с собой.
Голуби радостно загукали, потревоженные звуком посыпавшегося угощения, и, легко взмахивая крыльями, опустились около ее ног, чтобы полакомиться кормом.
Лена мимолетно улыбнулась, наблюдая за тем, как сизый голубь с пушистым брюшком, отгораживая от захваченных им зерен своих друзей, припасает их для белой важной голубицы с «кружевным» хвостиком.
Она любила приходить сюда и из-за них тоже. И радовалась, как ребенок, когда они подлетали к ней, садились около ног и с радостью хватали приготовленное для них лакомство.
Она откинулась на спинку лавочки и тяжело вздохнула.
Максим не любил приходить сюда.
Она уже и забыла, когда они в последний раз просто так гуляли где-нибудь, так давно это было.
Просто гуляли. Не для того, чтобы на публике Макс смог показать, «какая у него замечательная жена», а для того, чтобы просто побыть вместе. Пройтись по старой аллее, шурша золотистой и багряной листвой, запутавшейся в ногах. Держась за руки, как влюбленные друг в друга подростки. Смотреть друг другу в глаза и улыбаться, замечая косые, словно бы смущенные, взгляды своей второй половинки. И кормить вместе голубей. Сыпать им корм и следить за тем, как они стайкой слетаются у ног, завидев угощение. И смеяться. Искренне, а не натянуто, словно лишь для того, чтобы не обидеть собеседника. Смеяться над мелочами. Хотя бы над тем, как этот пузатый голубок заботливо подкармливает свою голубицу, защищая ее от нападок своих друзей.
Лена уже забыла, что значит — искренне смеяться. Она помнила у себя на лице лишь натянутую гримасу вместо улыбки и огоньки боли и обиды, а не блеск радости.
Когда они с Максом просто так гуляли по парку? Было ли такое вообще?…
